Пару мгновений все молчали. Темнота, чернее любого ночного неба, опустилась на рыночную площадь. И с темнотой возникли зловещая тишина и отвратительная вонь, похожая на смрад тухлых яиц.
Молчание нарушил Бинжакс. Он подбежал к Пангуру, смущенно глянул на Ханратти и наконец обратился сразу к ним обоим:
— Он пришел за Мати!
— Где Мати? — тут же спросил Домино, делая шаг к Бинжаксу, но не выпуская из виду Мифоса.
— Не знаю, — тихо ответил Бинжакс.
Он уже хотел сказать что-то еще, когда Мифос заговорил властным голосом:
— Я — слуга Сюзерена. Я представляю кошек Са Мау. Я здесь для того, чтобы забрать красного кота.
От Мифоса исходила энергия, подобная электричеству, ошеломившая кошек и заставившая их стиснуть зубы.
— Зачем? — спросил Пангур.
Никто другой не решился произнести ни звука.
— Потому что он не имеет права на существование. Само его рождение — предательство интересов Са. Уйдите с дороги!
Ни одна из кошек не пошевелилась. Мифос мяукнул — это был грубый, хриплый звук, от которого у кошек шерсть стала дыбом.
— Вы все ничто, вы просто одичавшие домашние кошки, живете как попрошайки на краю сообщества батраков! Повелитель прав: такой развращенности необходимо положить конец, и скоро так оно и будет. Вы мне противны, но сегодня я вас не трону. Вы просто уйдете в сторонку. Уйдете в сторону или будете убиты!
— Ты что, сумасшедший? — заговорил Ханратти, кипя гневом. — Ты видишь, сколько нас? Кем ты себя возомнил?
— Я — слуга Сюзерена, единственного истинного Повелителя всех кошек, и я выполню свой долг! Уйдите или умрете! — повторил Мифос.
Он даже не повысил голоса.
— Ты являешься на нашу Территорию и пытаешься здесь распоряжаться? — сказал Пангур. — Мати — член нашего сообщества, и только мы можем решать его судьбу.
— Убирайся лучше, пока мы не вырвали тебе язык за такую наглость! — злобно бросил Ханратти.
И он, загоревшись яростью, начал приближаться к чужаку.
— Как я пройду, вокруг вас или сквозь вас, значения не имеет! — прошипел Мифос.
И в одно мгновение, прежде чем кошки успели понять, что происходит, он одним прыжком преодолел расстояние между ними и впился в горло Ханратти.
А в следующее мгновение вожак Канксов уже неподвижно лежал у его лап.
— Ты умрешь за это! — взревел Пангур.
— Нет! — закричала Джесс, хлопая его лапой. — Нет, он и тебя убьет!
Пангур повернулся к ней:
— Он был моим братом!
— Я знаю, — кивнула Джесс. — Но ты нам нужен, Пангур, нужен больше, чем всегда. Оба сообщества в тебе нуждаются!
— Трус! — воскликнул маленький серый кот из стаи Канксов, преданный Ханратти. Он разозлился на Пангура. — Если ты не можешь защитить честь своего брата, так дай хотя бы мне почтить память нашего вожака!
— Держите его! — приказал Пангур, и несколько кошек, стоявших рядом с серым, окружили его.
Но серый вырвался и с пронзительным визгом устремился к Мифосу.
Мифос уклонился и лапой сбил на землю.
Кошки в ужасе переглянулись.
— Ты можешь перебить нас по одному, — закричал Пангур, — но тебе не одолеть всех разом! Ты вторгся в нашу жизнь, ты назвал нас одичавшими домашними котами! Сэр, ты нас недооценил! Каждый из нас — боец, а вместе мы куда больше, чем простая сумма наших сил! Разве это не так, Канксы? — Пангур повернулся к стае Канксов, стоявших справа от него. — Разве это не так, кошки Крессиды? — Пангур кивнул своей стае слева. — Готовьтесь к нападению! — приказал он.
Кошки замерли. Мифос наблюдал за ними, тихонько рыча. Он как будто говорил: «Ну-ну, старайтесь, я все равно вас перебью».
Пангур кивнул — и обе стаи бросились вперед, сомкнув полукруг перед Мифосом. Но тут же кошки полетели на землю одна за другой.
— Он нас всех убьет, никого не останется! — жалобно воскликнул Финк, видя, как падают собратья.
— Он непобедим! — проныла Риа. — Никто не может до него дотянуться!
— Стойте!
Чей-то голос прогремел над рыночной площадью.
— Хватит проливать за меня кровь!
Мати стоял на булыжниках, его красновато-коричневый мех льнул к телу под холодным ночным ветерком.
Мифос застыл. Кошки попятились.
— Не дайте ему тронуть Мати! — закричала Трильон. — Если Мати умрет, мы все тоже умрем!
— Вы не умрете… но и не останетесь по-настоящему живыми, — заговорил Мати. — Я уже видел это в мире полусна. Этот кот хочет похитить ваш дух, ваше второе «я». Он и его хозяин. Ваше второе «я» — это то, что зажигает свет в ваших глазах и делает каждого из вас самим собой. Я прежде и не знал, что оно существует, но оно всегда с нами. Та шалианка мне все объяснила, а еще лучше я это понял во Фьянее. Оно невидимо, но я знаю, что оно существует. Я узнал, чем становятся кошки без второго «я» — просто чем-то вроде пустой шелухи. Дух — это то, что придает нам всем значение, то, что придает нам смысл, делает нас нужными. — Мати повернулся к Мифосу. — И это также третья опора.
Мифос открыл пасть, словно желая что-то сказать, потом закрыл снова.
Мати пристально смотрел на него, изо всех сил борясь с инстинктом, приказывавшим ему бежать.
— Ты думал, я ничего не знаю об опорах, — сказал он.
— Это совершенно не имеет значения. Все равно для тебя уже слишком поздно.
Теперь Мифос обращался прямо к Мати, не глядя на кошек вокруг.
Все шерстинки Мати встали торчком, как маленькие острые иглы, а дыхание стало коротким. Но взгляд оставался твердым.
— Не дайте ему добраться до Мати! — закричала Арабелла. — Мы все тогда погибнем!
Но остальные кошки молчали. Даже жалобные стоны перепуганных и раненых кошек затихли под далекой луной.
Мати постарался сосредоточить свой ум на Мифосе.
— Мне понадобилось много времени, чтобы понять, кто я таков и что такое ты, но теперь я это ощущаю…
Мифос шагнул к нему.
— Твоя амма тоже это ощущала, только это ее не спасло, — прошипел он.
Мати подавил яростный вопль:
— Она умерла, защищая меня…
— Она умерла напрасно.
Мифос сделал еще шаг, припадая к земле, как крадущийся леопард.
Мати повернул уши к Мифосу, стараясь его расслышать. Неподвижность и тишина ночи наполнились голосами духов. Одни приказывали: «Беги», другие шипели: «Дерись!» Некоторые говорили на древних языках, непонятных Мати. Был ли среди них голос его матери?
Сосредоточившись, Мати сказал себе: это его последний шанс. Мати помнил тишину дуба Этелелдры и пожелал очутиться там. Закрыл глаза. От его лап поднялось тепло.
