А он ведь так изображал радость из-за путешествия, делая вид, что счастлив, — и это ради меня, думал Мати. Но в глубине сердца он тосковал по рыночной площади. Это я увел его — и всех их — прочь от их дома. А я мог ошибиться и насчет яда, и насчет всего остального. Пангур потерял веру в меня. Разве можно его винить за это?
Тепло сгустилось в подушечках лап Мати, и он глубоко вздохнул. Это был полусон, он звал, манил… И Мати не хотел больше сопротивляться ему. Разве шалианка не говорила, что он в любом случае не сможет — просто не сумеет сопротивляться Фьянею? Тело Мати расслабилось на траве, и его второе «я» легко уплыло в мир духов.
Все тот же покров абсолютной тьмы сомкнулся вокруг Мати, затягивая все глубже, глубже в пропасти полусна. Несколько мгновений — впрочем, мог пройти и целый год — Мати чувствовал, как его несет некое неторопливое течение. Он мог плыть так вечно, в полной тишине и покое, но случай, судьба или безликий мыслитель привели его к темно-синему свету у развилки коридоров, у которой он уже бывал прежде.
Здесь расходились три коридора. Из хода справа тянулся дым. Мати знал, что это дорога в Харакар — к сфере за первыми воротами. С новыми клубами дыма из Харакара донесся сверхъестественный крик, от которого шерсть на загривке Мати встала дыбом. Он повернул к среднему проходу. Когда он приблизился, воздух вокруг него как будто сгустился и снова стало тихо. Мати поднял темно-рыжую лапу, собираясь войти в коридор. Тот протянулся перед ним, и далеко-далеко в нем танцевала бледно-желтая дымка. Мати двинулся к ней, пробиваясь сквозь густой неподвижный воздух.
Он шел и шел, его лапы топали по среднему проходу, и Мати не ощущал ни расстояния, ни времени. Желтая дымка светилась впереди, оставаясь все так же невообразимо далеко. Смутное воспоминание наползло на Мати, пока он продвигался к этому свету, — предостережение Этелелдры не оставлять надолго свое тело… не забредать слишком глубоко…
Скоро, подумал Мати. Еще немножко пройду…
Желтое небо темнело, став оранжевым и наконец красным. Мати шел как будто уже целый век, ему было невероятно трудно поднимать лапы. Его тело вроде бы совсем не двигалось, но в конце коридора он видел песчаный холм, и тот медленно приближался. На нем лежала небольшая кучка камней. Небо наверху стало алым, застывшим, нигде не было ни движения, ни звука. Мати казалось, что он уже много раз бывал в этом месте — и не только во Фьянее, но в этой, а возможно, и в предыдущих жизнях.
Он жадно смотрел на холм. И больше всего на свете хотел подняться на него, очутиться среди камней. Но вместо этого он увидел, что стоит в широкой песчаной долине. В той самой долине, где состоялась первая большая битва между армиями Тигровых и Са. Никаких свидетельств жестокого прошлого здесь не осталось, кроме разве что темно-алой окраски неба.
Мати замер на месте. Он чуял неподалеку воду, слабенькое течение какой-то ленивой реки. Он прислушался. Кто-то приближался к нему — спускался с холма, возвышавшегося над долиной. Мати медленно поднял голову — все движения были медленными в этом месте — и увидел силуэт какой-то кошки. На фоне алого неба он едва мог рассмотреть ее красновато-коричневую шкурку, пятнистую спину и странные белые метки вдоль спины. Он не видел ее золотистых глаз, раскосых, поднимавшихся уголками к широко расставленным ушам. Но он знал, что это Те Бубас — первая кошка. Его рот сам открылся в благоговении.
Риа лизнула полосатую лапу, провела ею по мордочке и ушам. Домино рядом с ней заснул, и Риа оставила его в покое: успеет разбудить, если заметит что-нибудь подозрительное. Вечер уже перешел в ночь, дождь наконец прекратился, но воздух оставался сырым, — вокруг трактора клубился туман, заползая туда, где спали кошки. Риа чувствовала потребность как следует умыться, очистить шерстку от цепкого холода. Она старалась изо всех сил, но все же не сумела стряхнуть печаль, зацепившуюся за ее шкурку. И не оставлял необъяснимый страх того, что с ее братом Бинжаксом что-то случилось.
Вдруг Риа застыла, держа лапу на весу над головой. Она почуяла в ночном воздухе нечто неприятное… нечто нечистое. Потом услышала шорох сразу за трактором. Ее глаза сощурились, шерстка вздыбилась. Сердце забилось сильнее, а лапа продолжала висеть в воздухе, — Риа слишком испугалась, чтобы шевелиться. Она считала: один… два… нет, больше, больше, чем три или четыре… шесть?
— Домино! — зашипела она, обретя наконец голос. — Улфы… множество улфов!
Глаза Домино распахнулись, он вскочил — и увидел темные тени собак, двигавшихся к ним. Пронзительно взвизгнув, он поднял тревогу.
Несколько тварей подкрадывались к кошкам.
— Стая улфов! — кричал Домино.
Кошки вскочили, мгновенно насторожившись. Собаки подходили, рыча и лая. Из пастей их капала слюна.
Из-за трактора выскочил Пангур, его черная шерсть блестела в сыром воздухе. Он мгновенно взял дело в свои лапы.
— Вниз, к реке, к ежевике! — скомандовал он. — Забирайтесь в нее как можно глубже. Если увидите дерево — лезьте на него! Бегом!
Кошки рванулись мимо Пангура, а тот стоял на месте, ожидая, пока все убегут. Потом вдруг повернулся. Джесси толкала лапой пушистый ком, ее колокольчик отчаянно звякал.
— Мати, Мати! — мяукала она. — Я не могу его разбудить!
Поднялся отчаянный шум: мяукала Джесс, лаяли собаки… Но в глубине Фьянея Мати окружала тишина.
Собаки были уже рядом, но Мати ничего не слышал.
Сьента
Легкое свечение окружало Те Бубас, легкий медовый свет.
Ее голос донесся до Мати, он зазвучал сразу со всех сторон, но как будто не имел отношения к первой кошке на далеком холме:
— Задолго до времени существовал Харакар — бурная сфера огня и воды. Потом пришла Сьента, место порядка, равновесия. Создатели нахмурились на хаос Харакара, на его непроизвольные жестокость и отчаяние. Они отправили Харакар в изгнание, но он не погиб. Он лишь залег в ожидании, спрятавшись за первыми воротами, яростный, как неумолимый первичный океан, и хлестал волнами по устойчивости нашего мира. И он оставил в нашем небе луну — последний акт открытого вызова, — луну, которая жаждет возвращения хаоса, которая, словно глаз ночи, ищет слабину в солнечном порядке, когда на землю падает тьма.
Кошка на холме как будто приблизилась — Мати почувствовал ее дыхание.
И она заговорила снова:
— Земля была создана волей Творцов. И та же самая воля создала меня.
Кошка прыгнула. Медленно она парила в воздухе, спускаясь к подножию холма, ее лапы казались невероятно длинными и гибкими. Небо за ее спиной замерцало, а потом в нем возникли очертания первой кошки — отражение той, которая бесконечно долго летела с холма в долину. Отражение Те Бубас в небе заплакало, и из слез появились два котенка.
— Иметь — значит терять, земля быстро поняла это. И я тоже этому научилась.
Фигура первой кошки вдали моргнула, и котята растаяли в песке. А с ними и само отражение снова исчезло в кроваво-красном небе, а прыгнувшая кошка наконец приземлилась в долине, совсем рядом с Мати. Ее золотистые глаза были широко открыты, они светились от наполнявшей их энергии. На этот раз голос исходил из ее горла, а не поднимался от земли, окружавшей Мати.
