Мотор взревел, и она тронулась с места. Ночь была такой темной, что хоть глаз выколи, и свет от городских огней едва различался в узких смотровых щелях нашего бронированного автомобиля. Поэтому мы тихо ехали посередине дороги.
Едва машина переползла через мост, как рядом раздалось три взрыва. Я почувствовал сильный удар по лбу и одним махом, руководствуясь больше интуицией, чем зрением, выпрыгнул из открытого автомобиля в придорожную канаву. Тут в нашу машину врезался ехавший навстречу грузовик с потушенными фарами. На мой зов откуда-то сзади послышался голос фельдфебеля Б., и в этот момент я стал ощущать, как что-то горячее течет по моему лицу.
Я осторожно провел рукой по лбу и наткнулся на висящий над правым глазом кусок окровавленного мяса. От страха по всему моему телу пробежал озноб.
«Неужели я лишился глаза?» — мелькнула мысль в моей голове.
Это было бы, пожалуй, самым худшим, что могло случиться. Ведь незрячие люди с раннего детства всегда вызывали во мне чувство глубокого сострадания, так как их участь представлялась просто ужасной. Не обращая внимания на близкие разрывы снарядов, я еще раз ощупал свое лицо под раной. Слава богу, глаз был на месте!
Присутствие духа вновь вернулось ко мне, и я решил повернуть назад, спросив своего водителя, можно ли ехать на нашей машине? Он ответил, что попробует, ведь из-за того, что радиатор от попадания осколков или столкновения мог быть поврежден, на коротком отрезке пути с двигателем ничего страшного случиться не могло. Через несколько минут мы вновь прибыли на командный пункт дивизии, напугав своим видом офицеров штаба.
В зеркале левым глазом я осмотрел свое лицо. Зрелище, прямо скажем, было не из приятных. Когда же мой водитель обнаружил на моей правой брючине несколько отверстий, то при более внимательном осмотре на бедре мы увидели две глубокие царапины от осколков. Мне оставалось только поздравить себя с тем, что все так легко обошлось. Время ожидания врача я провел с пользой, выпив бокал отличного коньяка и съев принесенный с полевой кухни отменный гуляш. Единственно, что несколько испортило настроение, так это то, что после трапезы мне не удалось выкурить сигарету — мои пропитались кровью и отсырели. Ситуация чем-то напомнила мою дуэль в удалые студенческие годы.
Когда пришел врач, то вместо того, чтобы порадоваться за меня, начал ругаться. Дескать, мне следовало лежать. Как будто это тогда уже имело значение! По дороге в главный медицинский пункт я, честно говоря, вздохнул с облегчением только тогда, когда мы миновали ту проклятую низину. Второе попадание снаряда наверняка закончилось бы гораздо хуже.
В главном медицинском пункте дивизии, размещавшемся в здании сельской школы, мне повезло — только что освободился один из четырех операционных столов, за которыми доктора днем и ночью работали не покладая рук. Ведь потери в нашей полосе наступления были очень большими. Я быстро навел справки насчет раненых моей 150-й танковой бригады. Насколько могли вспомнить врачи, мои люди с серьезными ранениями к ним не попадали. Исключение составил только начальник штаба боевой группы фон Фелькерзама лейтенант Айтель Лохнер, который поступил с тяжелым ранением в живот и находился без сознания. Его еще не прооперировали. Я решил позже обязательно навестить лейтенанта и послушно лег на операционный стол.
От сильной анестезии я отказался. И вовсе не из-за того, что хотел выглядеть героем, а потому, что мне необходимо было той ночью сохранить ясную голову на случай, если на нашем участке фронта что-то произойдет. Гораздо хуже было слушать стоны, доносившиеся с трех других столов. Мне пришлось собрать нервы в кулак, чтобы не обращать на них внимания. Боли я почти не чувствовал, она появлялась только тогда, когда врачи удаляли осколки костей. Затем меня начали зашивать и наконец туго перевязали голову.
Врачи хотели непременно отправить меня в тыловой госпиталь, но об этом не могло быть и речи — положение на моем участке оставалось очень серьезным. Я хорошо знал границы моих физических возможностей и поэтому заявил, что возвращаюсь в часть под свою ответственность.
В соседнем помещении я обнаружил скорчившегося на носилках Айтеля Лохнера. Стоило только мне наклониться к нему и произнести его имя, как случилось чудо — он пришел в себя и сразу же узнал меня.
— Что с вами, командир? — прошептал отважный лейтенант, позабыв о себе. — Вы тоже ранены?
Я с чистой совестью заверил его, что со мной ничего страшного не произошло, и спросил, как он себя чувствует.
— Благодарю, — ответил он. — Я скоро вернусь в строй, как только из моего живота удалят эти проклятые «железные бобы».
Звуки от разрывов снарядов стали раздаваться ближе. Все здание буквально сотрясалось до основания.
«Не самое лучшее место для бедных раненых!» — подумал я.
Той же ночью главный медицинский пункт дивизии пришлось эвакуировать, и наш боевой товарищ Лохнер не выдержал перевозки. Когда транспорт с ранеными прибыл на новое место, лейтенант был уже мертв.
Вернувшись в отель, я почувствовал, что мне срочно требуется лечь в постель. Пришлось удовлетвориться номером на втором этаже, хотя в двухэтажном здании это был не самый безопасный вариант — о пробиваемости американских снарядов мы знали не понаслышке!
Связисты быстро установили в моем номере телефонный аппарат, и я вызвал к себе своего офицера для поручений. Мне так и не удалось заснуть — мешали звуки от непрерывных разрывов снарядов и поднявшаяся у меня температура от перенесенного ранения.
Днем я направился в штаб корпуса и еще раз устно попросил о выделении нам тяжелого оружия, а на обратном пути на всякий случай прихватил с собой подполковника В., чья боевая группа, находясь в резерве, заняла позиции возле кайзеровских казарм. Ему предстояло заменить меня, если мне станет хуже. После этого я вернулся на свой старый командный пункт, где из-за постоянно усиливавшегося артиллерийского обстрела стало совсем неуютно. Мы постелили наши матрацы на полу и заделали окна толстыми жердями — слушать в комнате свист от осколков снарядов мне не хотелось.
В течение дня артиллеристы с той стороны стали причинять нам все больше хлопот. Сначала они в щепки разнесли прямым попаданием место, без которого не может обойтись ни один культурный человек, затем снаряд угодил в сарай, а потом осколком ранило нашу старую корову в заднюю ногу. Последнее разрешило наши сомнения насчет того, стоит ли забивать животное на мясо или нет. Обстоятельства вынудили нас это сделать, но мы все же оставили для сбежавшего хозяина коровы выправленную по всем правилам бумагу со штемпелем, повесив ее на двери коровника.
Удивительно, каким неполноценным и неуклюжим становится человек при ранении глаза. Он не может даже толком определить направление своего движения, поэтому я старался лишний раз не выходить из дома. Мы занимались подготовкой данных для стрельбы из орудий обещанного нам артиллерийского дивизиона. В ходе проведения разведки боем нам удалось установить местонахождение многих артиллерийских позиций американцев, и мы заранее радовались возможности ответить на их ураганный огонь.
