В Верхней Австрии патрульная служба была организована, и вскоре нескончаемый поток беженцев повернули на второстепенные дороги и упорядочили. Таким образом, главные магистрали освободились для осуществления снабжения войск. Отбившихся же от своих частей солдат собирали и формировали из них новые части. Занималась этими вопросами дивизия, которая заняла промежуточные позиции возле города Энс, развернув фронт в восточном направлении.
Мне, конечно, интересно было узнать, что на самом деле представляла собой легендарная «Альпийская крепость». Здесь в предгорьях на протяжении нескольких недель возводились различные укрепления. Вот только неясным оставался вопрос — не забыли ли сделать достаточные запасы продовольствия? Созданы ли резервы вооружения и боеприпасов или построены специальные производства? Оказалось, что всеми этими приготовлениями только начали заниматься.
«Не поздновато ли?» — невольно мелькнула мысль тогда у меня.
Еще недавно мне представлялось все это совсем по-другому. Я считал, что необходимые приготовления закончены уже давно. Во всяком случае, именно такое впечатление у меня сложилось во время различных разговоров в Берлине. Теперь же я не видел даже наметок на какой-либо единый план действий. Судя по всему, каждый гаулейтер и имперский комиссар по вопросам обороны думал только о своем гау. А вот единый центр, из которого осуществлялось бы общее руководство, отсутствовал.
Обещанный мне Рыцарский крест с дубовыми листьями был доставлен из Берлина специальным курьерским самолетом, и меня распирало от гордости за это напоминание о днях, проведенных на плацдарме возле города Шведт на Одере. На подходе являлось и повышение меня в звании до полковника, но этого так и не произошло.
В середине апреля приказ о передислокации на юг получил и гауптштурмфюрер Радл, и мы с распростертыми объятиями поприветствовали друг друга в Линце. Когда же о прибытии двухсот пятидесяти солдат доложил и гауптман Ф., наш небольшой отряд снова был в сборе.
Как-то раз я получил приказ прибыть в штаб группы армий «Юг», располагавшийся возле озера Кенигсзее, где, судя по всему, занимались подготовкой сражения за «Альпийскую крепость». В качестве места размещения главной ставки было выбрано высокогорное плато Герлос. Мне же поручили создать костяк специального «Охранного корпуса СС «Альпенланд» из остатков моих истребительных частей. Для этого многого не требовалось — если бы нам выделили войска, то охранный корпус стал бы сражаться там, где бы ему приказали.
О положении дел на Севере мне точно ничего известно не было. Ходили слухи, что в этой части Германии создан некий оборонительный бастион. Говорили о североморской крепости «Шлезвиг-Гольштейн», о цитаделях «Дания» и «Норвегия». Но все эти сбивчивые разговоры носили какой-то расплывчатый характер.
20 апреля 1945 года вышел приказ, который гласил: «Берлин останется немецким! Вена снова будет немецкой!»
Это было то самое 20 апреля, когда в центре Берлина разорвался первый русский снаряд. Для всех разумных людей эхо этого разрыва прозвучало подобно гонгу, возвещавшему о наступлении конца, и я никогда не забуду слова из призыва Геббельса, посвященного приходившемуся на тот день дню рождения Гитлера: «Верность — это мужество перед лицом судьбы».
Что уготовлено нам судьбой и какова судьба Европы? Являлось ли полное поражение Германии, надвигавшееся с каждым днем, подлинным решением всех вопросов? Неужели для преодоления вечной разобщенности Европы нельзя было найти другого, более позитивного пути? В том, что исход войны являлся предрешенным, сомневаться не приходилось. Вот только оставался неясным вопрос — кому будет на руку грядущий мир?
До нас дошла новость, которой мы не поверили, — якобы Герман Геринг поставил перед фюрером ультиматум и был после этого арестован. Это явно была какая-то ошибка или недоразумение.
«Неужели в Берлине всех охватило ожидание конца света? — подумал я. — Война не должна закончиться разложением и хаосом. Управляемость должна сохраняться до самого конца».
30 апреля по радио передали известие о смерти Адольфа Гитлера, погибшего в столице германского рейха — Берлине, окруженном русскими войсками. Тогда я собрал весь личный состав своего штаба и сообщил об этой новости. Не сомневаюсь, что мои люди ожидали от меня большего, однако что еще мне оставалось сказать? Мою короткую речь можно передать такими словами: «Фюрер умер, да здравствует Германия!»
Было объявлено о создании нового правительства во главе с гроссадмиралом Дёницем. Война, если то, что тогда происходило, можно назвать этим словом, продолжалась, а поскольку руководство вермахта не было согласно с уготовленной ему судьбой — безоговорочной капитуляцией, то бесполезная битва грозила затянуться до горького конца.
Мы могли себе еще представить, что, пока существует немецкое правительство, которое отдает соответствующие приказы, нам предстоит сражаться дальше до тех пор, пока не исчезнет последний не занятый врагом клочок Германии. Но задать вопрос о смысле этой борьбы не отваживались.
В эти дни капитулировали германские войска в Италии, но штаб группы армий «Юг», похоже, об этом ничего не знал. Ведь 1 мая я получил приказ об организации обороны перевалов в Южном Тироле.
Однако было уже поздно! Когда армия капитулировала, организовать новую линию обороны невозможно, и у моих офицеров хватило благоразумия немедленно вернуться назад.
Стал известен и последний приказ гроссадмирала Дёница, провозгласивший перемирие начиная с 6 мая 1945 года. С этого времени любые передвижения войск запрещались. Тогда я решил вместе с наиболее близкими мне людьми уйти в горы, отдав своим частям четкий приказ об ожидании моих дальнейших указаний.
Глава 22
Добровольная сдача в плен. — «К ночи вас повесят!» — Все еще опасен? — Закованные офицеры. — Пальцы на спусковом крючке. — Неприятный допрос. — И снова вопрос: «Гитлер действительно мертв?» — Через мельницу контрразведки. — Личный досмотр. — В тюремной камере. — Достоверность пропагандистских передач союзников
Вечером 6 мая мы разместились в небольшом домике возле старинного города Радштадт. Со мной находились подполковник В., Радл, Хунке и трое солдат. Поскольку заранее там ничего не было подготовлено, то связь с долиной было решено поддерживать через двух девушек из «Трудовой повинности». Теперь нам следовало постепенно привыкать к мысли, что все кончено и война Германией проиграна. Только вот оставался вопрос — пойдет ли это Европе на пользу?
Эти первые «мирные дни» в горах, где под солнечными лучами искрился снег, походили на отпуск. И все бы ничего, если бы не груз оставшихся забот. Мы не понимали, что нам делать дальше, а на мне лежала еще ответственность за людей, которые продолжали ждать моих последних указаний. Каждый из нас предавался своим мыслям. А что нам еще оставалось? Но всем не давал покоя вопрос — сделали ли мы действительно все от нас зависящее?
Не скрою, меня посещали мысли о побеге за границу или о том, чтобы покончить счеты с жизнью. Мне бы не составило большого труда улететь с любого аэродрома на Ю-88
[295] в какую-нибудь безопасную страну, но это означало бы только одно — бросить в беде своих боевых товарищей, предать родину и семью. Что же касалось самоубийства, на которое в те времена решились многие, то я считал своим долгом остаться со своими людьми.
