Ситуация вовсе стала критической, когда фенрих П. попросился по нужде. Несмотря на то что он начал объяснять необходимость этого действа классическими английскими словами, в ответ раздавалось только:
— Заткнись!
При этом караульный бешено потрясал своим автоматом. При виде этой сцены я чуть было не вышел из себя. Еще немного, и я бросился бы на караульного, но как всегда спокойный Радл удержал меня от этого безрассудства. Хорошо еще, что в тот день мы, кроме кусочка шоколада, ничего не ели и не пили.
Со временем я совсем успокоился, правда, рук уже не чувствовал. Поскольку разговаривать нам не разрешали, то каждый погрузился в свои думы. Первый день закончился скверно! Оставалось только надеяться, что это испытание нашего терпения служило преддверием чего-то хорошего.
В таких условиях было вполне естественно, что я опять принялся размышлять о конце войны и обо всех наших чаяниях. Думы походили на бесконечный мрачный водоворот, но потом мне в голову пришла одна мысль, развернувшая меня в позитивную сторону, — там, где приходит конец, неизбежно наступает начало. Если, конечно, продолжать жить дальше. И в поиске этого нового начала как раз и заключается смысл бытия. Разве не прекрасно начать все сначала? Извлечь уроки из прошлого и сотворить лучшее новое?
Прошла и та ночь, и, когда первые утренние лучи света забрезжили за окном, все вокруг стало выглядеть несколько веселее. Я даже пожалел нашего караульного, про которого его товарищи, видимо, забыли и ему пришлось бессменно провести на посту всю ночь. Стул, на котором он сидел, мог показаться ему тоже слишком твердым. Было уже около девяти часов утра, когда меня отвели наверх. Видимо, с тех пор я и заимел новую привычку — ценить время.
В чьей-то бывшей квартире меня уже поджидал майор армии США. На этот раз репортеров не было. Он хотел сразу приступить к вопросам, но я настоятельно дал ему понять, что у меня есть срочные пожелания. Прежде всего требовалось снять путы с рук, иначе ни о каком допросе не могло быть и речи. Это было исполнено. После того как я растер затекшие запястья и к рукам вернулась прежняя чувствительность, мне ничего не оставалось, как потребовать, чтобы меня отвели в известное место. Там я понял, что пленный не может рассчитывать на интимную обстановку.
Когда я вернулся, то уже без всяких просьб на столе передо мной поставили чашку горячего чая и положили ломоть белого хлеба. За этим завтраком и началась моя беседа с майором, который принялся задавать мне все те же вопросы. Под конец он опять поинтересовался, жив ли Гитлер. И снова на мой отрицательный ответ майор недоверчиво покрутил головой.
Затем я осторожно начал его расспрашивать, правда ли, что у них принято держать пленных офицеров связанными и обращаться с ними так, как с нами. На это майор ответил, что он сожалеет о таком отношении, и заявил, что меня переводят в вышестоящий штаб, где обхождение будет не таким суровым. Мои руки опять связали, но уже не столь крепко, как прежде.
Когда меня вывели во двор, то я вновь увидел своих боевых друзей. Фотографы были тут как тут и беспрерывно щелкали затворами своих фотокамер. Складывалось впечатление, что им за это хорошо платили. Судя по всему, отправки ожидали также и три генерала германских сухопутных войск.
Затем из здания вышел странно одетый человек в домашних тапочках на босу ногу и пальто из темно-зеленого сукна с наглухо застегнутым воротником. Из-под пальто выглядывала голубая пижама, а на голове красовалась тирольская шляпа с кистью из волос серны. Приглядевшись, я узнал в нем имперского министра доктора Лея
[297] и, несмотря на всю серьезность ситуации, не смог сдержать улыбки.
Затем подъехала колонна машин, в голове которой на этот раз был только джип с вмонтированным в него пулеметом. Появился какой-то высокопоставленный офицер и принялся рисовать прямо на песке замысловатый рисунок, что-то объясняя окружившим его офицерам и солдатам.
Мы с моими товарищами, у которых руки тоже были связаны, воспользовались ситуацией и перекинулись парой слов. Внезапно Радл прошептал:
— Сейчас они вывезут нас куда-нибудь и расстреляют!
Рисунок, начертанный на песке, издали действительно походил на подобное указание.
— Тогда нам стоит попробовать сбежать. Лучше уж быть застреленным при попытке к бегству, чем так. Когда колонна свернет на проселок, тогда самое время, — продолжал шептать Радл.
Я согласно кивнул. И хотя перспектива быть «застреленным при попытке к бегству» меня вовсе не воодушевляла, все же это было лучше, чем оказаться в роли бычка, которого ведут на убой.
Первая машина была предназначена для меня. Здесь явно не придерживались очередности согласно степени старшинства! Затем в джипы по одному усадили Радла и П. Потом очередь дошла до доктора Лея и в самом конце — до трех генералов. В мою машину уселся американский капитан, а по бокам заняли места два конвоира, направив на мой живот свои автоматы и держа пальцы на спусковых крючках.
Колонна двигалась по центральным улицам Зальцбурга, но прохожие, видимо уже успев привыкнуть к такому зрелищу, не обращали на нее никакого внимания. Только изредка то тут, то там поднималась рука, чтобы осторожно помахать нам. Родина прощалась с нами.
Днем стало очень жарко, и время от времени колонна останавливалась, чтобы люди могли передохнуть. На одной из таких остановок мы лежали на траве возле обочины дороги, с которой машины никуда не собирались сворачивать. Так что наши предположения оказались неправильными. Я грыз кусок шоколада, который Радлу разрешили достать из его сумки, и пытался незаметно крутить запястьями под наручниками.
В свое время мне запомнился отрывок из книги Эдгара Уоллеса
[298], где описывался особый трюк, к которому прибегали опытные преступники. Во время защелкивания на них наручников они слегка выкручивали свои руки, а потом легко выскальзывали из этих браслетов.
Утром, когда мне надевали наручники, я постарался держать свои руки описанным в книге образом, и теперь мне действительно удалось сдвинуть на левой руке свои оковы до костяшек пальцев. Таким образом, мною было получено доказательство того, насколько полезной может оказаться хорошая детективная литература.
После обеда мы приехали в Аугсбург, где машины остановились во дворе большого пятиэтажного офисного здания. Меня и моих друзей препроводили в небольшое фойе офиса, располагавшегося на втором этаже. Вскоре туда прибыла целая куча старших офицеров, из которых я помню только полковника Шина. О нем мною уже говорилось. Среди прочих были также два майора, имена которых в моей памяти не отложились. Да это и не имеет значения, поскольку они, скорее всего, назвали вымышленные фамилии.
