— Вот уж не знаю, можно ли верить этому заявлению! — вырвалось у меня со свойственной мне импульсивностью.
Похоже, что это услышал незаметно подошедший сзади фельдмаршал Кессельринг. Решив вступиться за нашего союзника, он раздраженно произнес:
— Лично я абсолютно ему верю! У меня нет никаких оснований сомневаться в честном слове итальянского офицера. Было бы хорошо, чтобы и вы, господин гауптман, впредь придерживались такого же мнения!
Кажется, меня бросило в краску. Во всяком случае, я твердо решил в дальнейшем быть более сдержанным в своих суждениях.
На следующий день наконец-то стали поступать сообщения о передислокации парашютной дивизии. К обеду на аэродроме Пратика-ди-Маре, расположенном почти на самом побережье к юго-западу от Рима, приземлились первые самолеты. Генерал Штудент взял меня с собой и отправился туда, чтобы на месте отдать необходимые распоряжения.
На летном поле виднелись громадные, но медленные крылатые машины «Гигант»
[120]. В утробе такого самолета мог спокойно поместиться целый танк. Как бы то ни было, мое подразделение еще не прибыло.
Ожидание второго дня оказалось еще более неприятным — поступили сообщения, что во время перелета наши эскадрильи подверглись атаке со стороны истребителей противника и есть потери в людях и технике.
«Надеюсь, что мой отряд не пострадал», — мелькнула у меня эгоистическая мысль, свойственная, пожалуй, любому командиру, оказавшемуся в подобном положении.
Наконец утром третьего дня пришла хорошая новость. Мне передали, что со следующей эскадрильей должны прибыть и мои люди. Я бросился на аэродром и увидел их. Все они были бодры и веселы. Точнее сказать, что бодрыми и веселыми они стали только после того, как самолет благополучно приземлился. Во время полета некоторых укачало.
Поблизости от аэродрома мне отвели три барака, куда со всем своим снаряжением, а также багажом и направились мои люди. Причем снаряжения оказалось настолько много, что им пришлось сделать две или три ходки. Когда с размещением было закончено, я приказал отряду построиться.
Выслушав доклад гауптмана Менцеля, получившего к тому времени повышение в звании, и осмотрев застывших в ожидании солдат, я объяснил им, что нам, возможно, предстоит выполнить очень важное задание, и заявил:
— Не думайте сейчас об этом. Просто поддерживайте наилучшую физическую форму и будьте каждый день полностью готовы к проведению операции. Вольно! Разойдись!
После этого я подозвал к себе Менцеля и приказал ему принять все меры по скорейшему прохождению акклиматизации. Боевой подготовкой следовало заниматься только утром и вечером, а остальное время посвящать спортивным мероприятиям и плаванию.
Затем я вернулся во Фраскати, забрав с собой Радла. Только тогда, когда мы оказались наедине в моей комнате, которую ему предстояло разделить вместе со мной, мне показалось возможным ввести его в курс дела и посвятить в суть возложенной на нас миссии. Так же как и меня в свое время, это известие его поразило и взволновало. Мы сразу же сошлись во мнении, что местопребывание дуче будет найти очень трудно. Что касалось проведения непосредственно самой операции по освобождению Муссолини, то мы решили о ней пока не думать. До начала ее осуществления время еще оставалось.
К тому же нам пришлось заняться планированием решения задачи другого рода, которую надлежало выполнять параллельно с основной. Поскольку одна из дивизий генерала Штудента вела бои в Сицилии, то оставшаяся в его распоряжении вторая парашютная дивизия должна была обеспечить безопасность Рима. По мнению Гитлера, нам следовало исходить из того, что новое правительство Бадольо в любой день может отвернуться от Германии и перейти на сторону врага. На этот случай нам предписывалось предпринять все мыслимые меры предосторожности, чтобы сохранить под немецким контролем Рим и его окрестности, аэродромы и железнодорожные вокзалы. Выход города, являвшегося важной базой снабжения, из строя на длительное время мог повлечь за собой непредсказуемые последствия.
Среди многих имен, названных Гиммлером, к счастью, я смог запомнить два самых важных: Каплер и Дольман. По предложению рейхсфюрера их можно было привлечь к проведению операции, и прежде всего в решении вопроса по определению местонахождения арестованного главы государства. Судя по всему, Дольман числился у Гиммлера на особо хорошем счету. Он проживал в Италии уже достаточно давно и обзавелся прекрасными связями во влиятельных кругах. Каплер же являлся в Риме германским полицейским атташе и со своими возможностями тоже мог оказать нам существенную помощь. Как бы то ни было, на следующий день мы намеревались нанести визит и познакомиться с обоими господами, проживавшими в Риме.
Я представил генералу Штуденту своего начальника штаба и известил его о своем намерении вступить в контакт с Каплером и Дольманом, чтобы как можно скорее начать поиски дуче. О плане проведения самой операции пока речи по-прежнему идти не могло. В свою очередь генерал сообщил мне, что фельдмаршал Кессельринг в качестве командующего германскими войсками нанес визит кронпринцу Умберто
[121] и, выполняя официальное поручение, поинтересовался о местонахождении Муссолини, на что кронпринц заявил, что не информирован об этом. О подобном заявлении у меня было свое суждение, но я решил благоразумно промолчать, хотя, судя по всему, Штудент явно придерживался такого же мнения.
Служебные помещения, которые занимал полицейский атташе, располагались в обычном римском офисном здании. Каплером оказался довольно молодой правительственный советник, встретивший нас буквально с распростертыми объятиями. Во время последовавшей работы он всегда оказывал нам всестороннюю помощь и поддержку.
Мы узнали, что о месте пребывания дуче ходят самые разнообразные слухи. Одни утверждали, что Муссолини покончил с собой, другие уверяли, что он тяжело болен и находится в санатории на излечении. Все это на поверку оказалось досужими сплетнями и не навело нас на след. Достоверным казалось утверждение, что вопреки совету своей жены дуче отправился на аудиенцию к королю. Это случилось в послеобеденное время 25 июля 1943 года. Тогда его и видели в последний раз. Судя по всему, в королевском дворце он был арестован.
Меня интересовали также рассказы, связанные с предысторией его свержения. Они свидетельствовали, что в Италии, так же как и в Германии, народ не испытывал восторга от войны. После начала боевых действий в Абиссинии
[122] страна практически не знала мира, и затянувшиеся годы войны вызвали усталость у широких слоев населения, которая наложилась на горечь от потери всех африканских колоний. Это, а также снижение уровня жизни подтолкнуло отличающихся неустойчивостью характера итальянцев к перемене настроений. Пламенный восторг от идей фашизма и от самого дуче, который мне лично довелось наблюдать еще в 1934 году, у многих влиятельных кругов сначала сменился на равнодушие, а затем и на откровенную враждебность.
