— Я становлюсь стар, Нил, — заявил он однажды вечером, — и вот что я вам скажу, мой друг, — с этими словами он положил Джону руку на плечо, — у меня нет сына, и вы должны мне его заменить, так же как и дорогая моя Бесси давно сделалась для меня дочерью.
Джон видел перед собой ласковое, благообразное лицо старца, осененное густыми прядями снежного цвета волос, видел его проницательные глаза, глубоко сидевшие в глазных впадинах и оттененные темными бровями, и думал об отце, давно умершем. Невольно он почувствовал себя взволнованным, и его глаза наполнились слезами.
— Да, мистер Крофт, — горячо отвечал он, схватив старика за руку, — я это исполню с величайшей охотой.
— Спасибо вам, мой друг, спасибо. Я не люблю много распространяться об этом предмете, но, как уже вам сказал, я становлюсь стар, и Господь Бог может вскорости призвать меня к ответу; в таком случае я вполне полагаюсь на вас и поручаю вам моих двух девочек. Здесь дикая страна, и никто не знает, что случится завтра, а им вполне может понадобиться ваша помощь. Иногда мне приходит в голову мысль совсем покинуть эти места. А теперь мне пора спать. Я чувствую, что земная задача моя исполнена, и я уже хилый старик, Джон.
С этих пор Крофт уже не переставал называть его просто Джоном.
О Джесс почти ничего не было слышно. Правда, она писала каждую неделю и давала подробный отчет как обо всем, происходившим в Претории, так и о своем времяпрепровождении. Но она принадлежала к числу тех людей, которые мало говорят о себе лично и о том, что думают. Письма эти в равной степени могли быть названы как ее личной корреспонденцией, так и вообще «Письмами из Претории», как однажды презрительно заметила Бесси, прочитав несколько страниц, исписанных красивым и твердым почерком сестры.
— Стоит лишь потерять ее из виду, — заявила она, — и можно считать, что она для вас умерла: вы уже ничего про нее не узнаете. Впрочем, вы не более того узнаете даже и тогда, когда она с вами вместе, — заключила она.
— Она очень странная девушка, — задумчиво промолвил Джон. Вначале ему как будто чего-то недоставало, ибо, несмотря на странность этой девушки, она затронула в его душе какие-то новые струны, о существовании которых он и сам не подозревал. Более того, струны эти некоторое время звучали, но теперь снова пришли в состояние покоя, словно арфа, когда на ней перестают играть. Если бы она осталась еще на неделю, то влияние ее оказалось бы значительно сильнее.
Но Джесс уехала, а Бесси оставалась. Она была постоянно с ним вместе, окружала его той нежной заботливостью, которую женщина невольно выказывает по отношению к любимому ею человеку. Красота ее сияла подобно лучу света, озаряющему все вокруг, ибо она была действительно хороша собой и в то же время чиста и невинна, как голубь. Очевидно, Джон не мог долго оставаться в неведении относительно тех чувств, которые она к нему питала. Хотя она никогда не позволила себе переступать границ известной сдержанности, но зато и не старалась скрывать своего к нему предпочтения. А для нее и этого уже было много. Конечно, она не питала к нему того возвышенного чувства любви, какое овладело душой Джесс и встречи с которым довольно редки и даже нежелательны в нашей прозаической и обыденной жизни. Но она любила его простой, искренней любовью и несомненно согласна была бы стать для Джона Нила верной и любящей женой, как только он ее об этом попросит.
Время шло, и он действительно начинал подумывать о том, не следует ли ему сделать предложение Бесси. Нехорошо человеку оставаться одному, в особенности в Трансваале. Да и возможно ли было для него находиться ежедневно под обаянием подобной красоты и фации и не мечтать в то же время о более близких и тесных узах. Будь Джон моложе или менее умудрен опытом, он поддался бы искушению гораздо раньше. Лет десять тому назад, в более юные и бурные годы, как уже сказано, он довольно-таки сильно обжегся, и, по-видимому, воспоминание об этом случае сделало его осторожным. К тому же он достиг того возраста, когда люди становятся вообще более осмотрительными и не сразу решаются на подобный шаг. В двадцать три года большинство из нас ради хорошенького личика согласны принять на себя серьезное и во многих случаях тяжелое бремя опасностей и забот совместной жизни, а также родительскую ответственность за семью. Но в тридцать три года мы рассуждаем иначе. Соблазн может быть так же велик, но другая чаша весов перевешивает первую, а при всем том мы даже и тогда не можем предусмотреть всех последствий. Вот какого рода мысли волнуют человека — к большой невыгоде рынка женихов и невест! И как бы Джон Нил ни пал в глазах читателей, мы должны в интересах истины признаться, что он не был свободен от этих мыслей. Дело в том, что, несмотря на миловидность и красоту Бесси, он не был в нее страстно влюблен. А в тридцать четыре года надо быть страстно влюбленным, чтобы решиться на такой бесповоротный шаг. Однако, как бы ни был осторожен человек, он зачастую подвержен искушению достаточно сильному, чтобы разрушить все его расчеты и планы. На что уж прочна веревка, но и та может быть натянута лишь до известной степени; точно так же и продолжительность нашего сопротивления всецело зависит от силы соблазна. То же случилось и с Джоном.
Прошла неделя со времени последнего разговора со стариком Крофтом, и Джон заметил, что обращение с ним Бесси несколько изменилось. Так, ему показалось, будто она стала избегать его общества. В то же время она сделалась несколько бледнее обычного и начала проявлять признаки усталости и раздражения, столь несвойственного ее кроткой натуре. Джону и в голову не приходило, что Бесси серьезно влюблена и даже несколько огорчена тем, что он уделяет ей мало внимания. Если поглубже вникнуть в сущность дела, то можно убедиться, что это-то обстоятельство и стало истинной причиной перемены. Бесси обладала прямым, честным характером, и ее мысли и намерения были так же чисты, как ключевая вода. Она сердилась на Джона, но едва ли бы в этом призналась даже самой себе — и в ее обращении, как в зеркале, отражалось ее душевное состояние.
— Бесси, — обратился к ней однажды вечером Джон (он у же давно стал называть ее просто Бесси), — я пойду посмотрю, как принялись наши молодые деревца в питомнике. Если вы кончили вашу стряпню, — ибо Бесси в это время занималась приготовлением пирожного, — то не наденете ли вы шляпку и не пойдете ли прогуляться со мной? Мне кажется, что вы сегодня еще не выходили из дома.
— Благодарю вас, капитан Нил, я не имею ни малейшего желания выходить сегодня из дома.
— Почему же? — спросил он.
— Не знаю, право. К тому же у меня сегодня очень много работы. Если я уйду из дома, то эта идиотка сожжет тесто, — с этими словами она указала на молодую готтентотку в голубой рубашонке и с воткнутым в волосы пером, которая, блаженно улыбаясь, считала на потолке мух и сосала свои черные пальцы. — В самом деле, — прибавила она, слегка топнув ногой, — надо иметь ангельское терпение, чтобы что-нибудь втолковать этой дурехе. Вчера, например, она разбила самое большое обеденное блюдо и, улыбаясь во весь рот, принесла мне черепки, прося их сложить вместе. «Белые так умны, — говорила она, — что для них это вовсе не трудно. Если они сумели сделать посуду и нарисовать на ней цветы, то, знать, могут и из черепков снова сделать целое блюдо». Я просто не знала, смеяться мне или плакать, и кончила тем, что швырнула ей в лицо черепки.
