– Я уже встречался с вами прежде, принцесса; я в этом совершенно уверен! Прошлой ночью я ещё сомневался, но сегодня я положительно уверен в этом. Странно, не правда ли? Я гадаю, где же мы с вами виделись?
Её тёмные глаза прямо смотрели на него.
– Я гадаю! – повторила она с улыбкой. – Мир так мал, и так много людей сегодня совершают «grand tour»
29, что вовсе не удивительно, что мы могли пересечься в пути во время путешествия по жизни.
Джервес всё ещё сомневался, оглядываясь вокруг с исключительно неловким видом, пока она продолжала за ним пристально наблюдать. Чем бы ни были вызваны его колебания – вскоре они прошли, и, постепенно восстановив своё хладнокровие, он осознал, что остался наедине с одной из самых прекрасных женщин. Глаза его засверкали, и он улыбнулся.
– Я пришёл, чтобы написать ваш портрет, – сказал он мягко. – Могу я начать?
Она уселась на шёлковый диван, и голова её легла на гору богато расшитых подушек. Не дожидаясь её ответа, он упал как подкошенный рядом с ней и схватил её руки в свои.
– Могу я начать писать ваш портрет? – прошептал он. – Или мне лучше заняться с вами любовью?
Она рассмеялась сладостным, тихим смехом, который чем-то заледенил его кровь, пока он слушал как зачарованный.
– Как вам больше нравится, – отвечала она: – оба действия явились бы подлинным произведением искусства!
– Что вы имеете в виду?
– Вы разве не понимаете? Если вы напишете мой портрет, то он станет произведением искусства. Если вы займётесь со мною любовью, то это будет такое же произведение искусства – произведение, тщательно продуманное.
– Ба! Любовь – это не произведение, – сказал Джервес, приближаясь к ней. – Она дика и исполнена свободы, как море.
– И такая же непостоянная, – добавила принцесса спокойно, взяв в руки веер из перьев и обмахиваясь им. – Мужское понятие о любви – брать, сколько сможет, от женщины и ничего не отдавать ей взамен, кроме разве что крошек изредка, а порой – смерти.
– Вы же не… вы не можете так думать! – сказал Джервес, глядя в её ослепительное лицо со страстным восхищением, которого даже не пытался скрывать. – Мужчины в целом не так жестоки и обманчивы, как женщины. Я готов поклясться, глядя на вас, что такая красавица, как вы, – жестока и, быть может, по этой причине я и люблю вас! Вы как величественная тигрица, ожидающая укрощения!
– И вы думаете, что смогли бы меня укротить? – прервала его Зиска, глядя с необъяснимым презрением в чёрных глазах.
– Да, если бы вы меня полюбили!
– Ах, вероятно! Но так случилось, что я вас не люблю. Я никого не люблю. С меня уже хватит любви; это та глупость, от которой я устала!
Джервес остановил на ней дерзкий пристальный взгляд, который как бы намекал на то, что он, вероятно, мог бы воспользоваться преимуществом их уединения, чтобы придать своим понятиям о любви больше красноречия, чем это было согласно с приличиями. Она угадала его намерения, улыбнулась и спокойно возвратила ему взгляд за взгляд. Затем, поднявшись с дивана, она выпрямилась во весь рост и окинула его взглядом, исполненным какого-то снисходительного презрения.
– Вы беспринципный человек, Арман Джервес, – сказала она; – и, знаете ли, я боюсь, что таковым и останетесь навсегда! Очищение вашей души в вечном адском пламени станет для вас неизбежной в следующем мире – в том самом мире, в который вы не веруете. Однако, возможно, было бы лучше предупредить вас о том, что я здесь не так беззащитна. Смотрите! – И при этих словах она хлопнула в ладоши.
Звенящий шум, будто от медных колокольчиков, ответил ей, и Джервес, подскочив с пола, увидел к своему удивлению, как казавшиеся твёрдыми стены их комнаты стремительно разделились и образовали несколько квадратных проёмов, которые открывали гораздо большее и обширное помещение за ними, походившее на огромный холл. Здесь собрались около двадцати или тридцати великолепно одетых арабских слуг – мужчины мрачного и зловещего вида, которые появились в полном вооружении, судя по неприятным на вид кинжалам и прочему оружию на их поясах. Принцесса снова хлопнула в ладоши, и стены закрылись с той же быстротой, как до этого раскрылись, в то время как прекрасная хозяйка этого странного жилья весело рассмеялась над полным смятением её гостя и потенциального любовника.
– Нарисуйте меня сейчас же! – сказала она, бросаясь в живописной позе на софу рядом. – Я готова!
– Но я не готов! – ответил Джервес со злостью. – Вы что, принимаете меня за ребёнка или за дурака?
– За то и другое вместе, – отвечала принцесса спокойно, – вы ведь мужчина!
Его дыхание быстро вырывалось наружу.
– Осторожнее, прекрасная Зиска! – сказал он. – Осторожнее с вашим презрением ко мне!
– И вы, монсеньор Джервес, будьте осторожны в вашем презрении ко мне! – ответила она, бросив странный, быстрый взгляд на него. – Вы разве не понимаете, что говорите глупость? Вы пытаетесь заняться со мной любовью в духе скорее какого-то разбойника, чем француза девятнадцатого века с хорошей репутацией, так что и я – я также вынуждена защищаться от вас по-разбойничьи, продемонстрировав вам, что у меня под рукой стоят вооружённые воины! Это весьма странно и напугало бы даже леди Фалкворд, а я полагаю, что её непросто напугать. Прошу вас, начинайте работать и оставьте такие устаревшие вещи, как любовь, мечтателям и милым романтикам, подобным мисс Хелен Мюррей.
Он молчал и занимался тем, что распутывал свой холст и краски с почти злобной энергичностью. Спустя несколько мгновений он восстановил достаточное самообладание, чтобы прямо поглядеть на неё, и, взяв в руки свою палитру, начал смешивать краски, разговаривая в промежутках между действиями.
– Вы полагаете, – сказал он, полностью владея голосом, – что сможете запугать меня, показав ряд злобных чёрных мошенников, которых вы поставили там снаружи на стражу ради защиты? И зачем вы их туда поставили? Вы, должно быть, боялись меня! Pardieu!
30 Я мог бы выкрасть вас у них из-под носа, если бы захотел! Вы меня не знаете; если бы знали, то поняли бы, что даже весь мир, вооружённый до зубов, не остановит меня в моих страстях! Но я был слишком резок – признаю, я умею ждать. – Он поднял глаза и увидел, что она слушала его с видом весёлого безразличия. – Мне придётся смешать странные цвета для вашего портрета, ma belle
31! Непросто подобрать точный оттенок вашей кожи – в нём присутствует и розовый, и коричневый; а также ещё один цвет, который мне придётся определить в процессе работы, – и этот оттенок не свидетельствует о здоровье. Это что-то тёмное и напоминающее о смерти; я надеюсь, вам не суждено рано лечь в могилу! А вообще, почему бы и нет? Будет лучше, если прекрасная женщина умрёт в расцвете лет, чем доживёт до старости и изнеможения…
