– Не правда ли это фигура истинного египтянина! – сказал он Кортни и Дензилу Мюррею. – Взгляните на него! Какой высокий рост и симметрия! Какая свирепость бушует в его чёрных, мечтательных глазах! Да, монсеньор Джервес, я говорю о вас. Я вами восхищаюсь!
– Право, не стоит! – пробормотал Джервес, тщательно прикрывая одной рукой спичку, от которой он поджигал сигарету.
– Да, – продолжал доктор, – я вами восхищаюсь. Сам, будучи низким мужчиной, я естественно люблю высоких, и, как для исследователя физических форм, мне всегда любопытно лицезреть прекрасно сложенное тело, в котором живёт апатичная душа. Вот почему вы бессознательно представляете собой для меня удивительный предмет для изучения. Я теперь гадаю, как давно эта апатичность зародыша психики поселилась в вас? Начало её кроется, конечно же, в протоплазме, но она должна была пройти через несколько различных низших форм и встретиться с огромными трудностями на пути к такой индивидуальной сознательности, как человек, потому как даже сейчас она едва ли сознательна.
Джервес рассмеялся.
– А что, это начало души в протоплазме есть часть той веры, которой принцесса Зиска пыталась обучить меня сегодня, – сказал он весело. – Всё это бесполезно. Я не верю в душу; если бы верил, то был бы несчастным человеком.
– Отчего же? – спросил Мюррей.
– Отчего? Оттого, мой дорогой друг, что я бы тогда скорее боялся своего будущего. Я бы не хотел жить снова; я тогда мог бы вспомнить определённые случаи, которые скорее предпочёл бы забыть. А вот и ваша очаровательная сестра, мадемуазель Хелена! Мне нужно пойти поговорить с нею, общение с ней всегда меня оживляет; и после этой картины, которую я имел несчастье произвести на свет, её присутствие станет таким же успокаивающим, как и свежесть утра после жуткого ночного кошмара.
Он двинулся в сторону; Дензил Мюррей с Кортни последовали за ним. Доктор Дин остался позади и теперь сидел в укромном уголке сада в одиночестве, он вытащил маленький карманный блокнот и ручку и на целых полчаса погрузился в свои записи, пока не исписал две или три страницы убористым, аккуратным почерком.
– Это самая увлекательная загадка, за какую только мне приходилось браться! – бормотал он полушёпотом, когда закончил писать. – Конечно, если только мои изыскания в парапсихологии чего-нибудь да стоят, то это может стать одним делом на тысячи. Тысячи? Ай, быть может, на миллионы! Великие небеса! Что за ужасающие невидимые силы нас окружают! И в строгой пропорциональности к гордому отрицанию каждым человеком Божества, устраивающего наши судьбы, будет отмерено ему и откровение невидимого. Странно, что человеческая раса до сих пор никогда ещё полностью не осознавала всей глубины значения слов, описывающих ад: «Где червь не умирает и огонь не угасает». «Червь» – это Воздаяние, «огонь» – это бессмертный Дух; и оба они вечно стремятся избежать друг друга. Ужасно! И всё же есть люди, которые не верят ни в то, ни в другое и отрицают Воздаяние, которое прикончит обоих! Господь, прости нам наши грехи, и особенно грехи гордыни и предубеждения!
И с тенью глубокой печали на лице маленький доктор отложил свой блокнот и, избежав всех постояльцев отеля на террасе и повсюду, возвратился в собственную комнату и отправился спать.
Глава 10
На следующий день, когда Арман Джервес пришёл к принцессе Зиска, то получил отказ. Нубийский слуга, что нёс стражу и наблюдал за её воротами, заслышав дверной звонок, удовольствовался тишь тем, что высунул свою уродливую голову из распахнутого верхнего окна и прокричал:
– Мадам уехала!
– А куда? – спросил Джервес.
– За город – в пустыню – к пирамидам! – прилетел ответ нубийца, вместе со звуком одновременно захлопнувшейся решётки, что оборвал всякую возможность дальше продолжать разговор. И Джервес, в нерешительности стоя на улице, вообразил, будто ему слышится злобный смех издалека.
– Животное! – пробормотал он. – В следующий раз я должен попытаться подкупить его. Но что же мне теперь делать? Меня неотступно преследует эта женщина и её портрет!
Жаркое солнце слепило ему глаза и причиняло боль, грубые камни узкой мостовой обжигали его ступни. Он начал медленно отходить прочь с неясным слабым ощущением головокружения и нездоровья внутри, когда долетевшие из дворца принцессы Зиска музыкальные звуки неожиданно заставили его замереть на месте. То была странная, дикая мелодия, исполняемая на некоем инструменте с чуть приглушённым звучанием. Голос, исполненный глубокой пульсирующей сладостной дрожи, начал петь:
«Вперёд, к бесстрастному миру Лилии лотоса!
Плывёт он в недремлющей мечте по прохладным водам,
С развёрнутыми лепестками
В чарующий мир,
Зная цену печали и неутомимой боли,
Что сжигает и мучит человеческий разум;
Вперёд, к бесстрастному миру Лилии лотоса!
Вперёд, к чистому ледяному сердцу Лилии лотоса!
Обнажённый пред луною в тёмных и холодных водах.
Звезда над ним —
Его единственная любовь,
И лишь единый краткий вздох его нежного дыхания
Есть всё, что он узнал о Смерти;
Вперёд, к чистому ледяному сердцу Лилии лотоса!»
Как только песня затихла, Джервес поднял глаза от земли, куда был устремлён его взор в каком-то мрачном ступоре, и пристально вгляделся в горящую синеву небес, столь же смутную и дикую, сколь и человек в приступе лихорадки.
– Боже! Я опустошён! – пробормотал он, придерживаясь одной рукой за чёрную и крошащуюся стену рядом. – Отчего эта мелодия крадёт мои силы и заставляет думать о тех вещах, с которыми я определённо никак не связан! Что за игры терзают моё воображение в этом городе Востока? Я, должно быть, нахожусь под гипнозом! Что общего может быть у меня с образами войны и триумфа, грабежа и убийств, а также с именем Зиска-Чаровницы?
Он встряхнулся, будто какое-то животное, ужаленное надоедливым насекомым, и, овладевая своими эмоциями, побрёл прочь. Однако он был настолько поглощён своими странными размышлениями, что встретился на боковой улочке с Дензилом Мюрреем на пути к отелю «Джезире», даже не заметив его, и так бы и прошёл мимо, не окликни его Дензил несколько раздражённым тоном:
– Стойте!
Джервес с удивлением уставился на него.
– Ах, Дензил, это вы! Мой дорогой друг, простите мою грубость! Думаю, я получил солнечный удар или что-то вроде того; клянусь, я едва соображаю что делаю и куда плетусь!
– Я вам верю! – сухо ответил Дензил. – Вы так же обезумели, как и я, – от любви!
Джервес улыбнулся скользящей недоверчивой улыбкой.
– Вы так думаете? А вот я не уверен! Если любовь превращает мужчину в такого безнадёжно несобранного и нервного человека, как я сегодня, тогда любовь – весьма дурное заболевание.
– Это самое худшее заболевание в мире! – проговорил Дензил поспешным и диковатым голосом. – Самое жестокое и мучительное! И от него нет лекарства, помимо смерти. Бог мой, Джервес! Вы только вчера были мне другом! Я и представить себе не мог возможность испытывать к вам ненависть!
