Сама же принцесса Зиска в течение целого дня ни разу не покидала своих апартаментов, и ближе к вечеру Джервес начал замечать, что часы тянутся с бессовестной медленностью и монотонностью. Никогда ещё солнце не медлило так долго перед закатом; никогда ещё ночь не представлялась столь далёкой. Когда наконец в отеле подали ужин, Дензил Мюррей и доктор Дин сели напротив него за столиком, и, судя по внешнему виду, между ними тремя воцарились самые дружеские отношения. По окончании трапезы, однако, Дензил подал знак Джервесу, пригласив следовать за ним, и когда они уединились в тихом уголке, он произнёс:
– Мне известно о вашей победе; вы преуспели там, где я проиграл. Но вам известны мои намерения?
– Да! – ответил Джервес с холодной улыбкой.
– Клянусь небом! – продолжал младший из мужчин, подавляя кипящую ярость. – Если бы я уступил искушению, которое раздирает меня, когда я вижу вас, стоящим вот здесь, напротив меня, с таким легкомысленным и самодовольным видом, – когда я знаю, что вы стремитесь к бесчестью там, где я мечтал о благородстве, – когда вы имели наглость признаться мне, что в ваши планы входит только сделать принцессу Зиска вашей любовницей, в то время как я хотел бы сделать её своей женой, – Боже! – я мог бы застрелить вас насмерть прямо сейчас!
Джервес смотрел на него пристально, всё ещё слегка улыбаясь, затем постепенно улыбка сползла с его лица, оставив лишь тень сильной печали.
– Я вполне могу понять ваши чувства, мой дорогой мальчик! – сказал он. – И, знаете что, я не уверен, что было бы так плохо, если бы вы застрелили меня прямо сейчас! Моя жизнь никому особенно не дорога, и в частности мне самому, и я начинаю думать, что я всегда был неудачником. Я добился славы, но упустил нечто другое, и, клянусь жизнью, я не знаю что это!
Он тяжело вздохнул, потом внезапно протянул руку.
– Дензил, самые заклятые враги пожимают друг другу руки перед смертельным сражением, какое ожидает нас завтра, это общепринятый обычай и никому он не повредит; я бы хотел расстаться с вами по-хорошему сегодня!
Дензил заколебался, потом нечто сильнее его самого заставило его уступить напору сильных эмоций в голосе его бывшего друга, и руки двоих мужчин встретились в стремительном молчаливом пожатии. Затем Дензил быстро повернулся прочь.
– Завтра в шесть утра, – бросил он кратко, – рядом со Сфинксом.
– Добро! – ответил Джервес. – Сфинкс станет нам секундантом и свидетелем честной дуэли. Доброй ночи, Дензил!
– Доброй ночи! – ответил Дензил холодным тоном, когда двинулся в сторону и исчез.
Слабая дрожь пробежала по спине Джервеса, когда он смотрел ему вслед.
– Странно, но мне кажется, будто я вижу его в последний раз! – прошептал он. – Странные предзнаменования витают в воздухе пустыни, как мне кажется! Идёт ли он навстречу своей смерти? Или я иду к своей?
И снова холодная дрожь прошила его нервы, и, борясь с недобрыми предчувствиями, он удалился в свои комнаты, чтобы там дожидаться обещанных посланников принцессы. Никакой триумф более не заполнял его изнутри; никакой радости не ощущалось; смутный страх и злые предчувствия были теперь единственными эмоциями, какие он в себе замечал. Даже его нестерпимая жажда любви поостыла, и он смотрел с нарастающей подавленностью, как ночь опускалась над пустыней и звёзды загорались одна за другой на фоне чёрной лазури небес. Его постепенно заполняло смутное чувство отстранённости от всего видимого, словно он вдруг таинственным образом начал отделяться от остальной части человечества невидимой силой, которой не мог сопротивляться. Он всё ещё терялся в своей апатичной или полубессознательной задумчивости, когда лёгкий стук в дверь вернул его обратно к земной реальности и окружению. В ответ на его «Войдите!» высокий нубиец, которого он узнал в Каире как домоправителя принцессы, появился на пороге, и его мерзопакостное лицо выглядело, если только такое возможно, ещё более мертвенным и отвратительным, чем всегда.
– Мадам принцесса вас просит! – сказал этот мерзкий слуга одной из самых прекрасных женщин. – Следуйте за мной!
Не мешкая ни секунды, Джервес подчинился и, позволив своему провожатому предшествовать ему чуть впереди, последовал за ним через коридоры отеля, затем через входную дверь в сады. Часы пробили десять, когда они оказались в объятиях тёплого вечернего воздуха, и яркие лучи луны начинали обрисовывать грани Великой Пирамиды. Немногие постояльцы отеля бродили в округе, но они не обращали никакого внимания на Джервеса и его спутника. Примерно в двух сотнях ярдов от отеля «Мена Хаус» нубиец остановился и стал ждать, пока Джервес его нагонит.
– Мадам принцесса вас любит, монсеньор Джервес! – сказал он с саркастической улыбкой. – Но она желает, чтобы Любовь всегда была слепой! Да, всегда! Вас связывает сама судьба – нужно ей покориться! Любовь слепа! Да! В конце концов, так и есть!
И прежде чем Джервес успел вымолвить хоть слово протеста или потребовать объяснений этого странного предисловия, его руки внезапно оказались стянутыми за спиной, рот заткнут, а глаза завязаны.
– Держитесь, – продолжил нубиец, – мы идём вместе!
Шокированный и обезумевший от гнева, Джервес несколько мгновений яростно боролся, насколько ему позволял его сильный похититель. В его мозгу проносились всевозможные мысли: принцесса Зиска могла, со всей её красотой и очарованием, оказаться не кем иной, как предводительницей банды разбойников и убийц, – кто знает? И всё-таки разум не совсем покинул его, поскольку, пока он пытался бороться за свободу, вспомнил, что никакой выгоды за его пленение они получить не могли: у него не было ни денег, ни ценностей – ничего, способного возбудить алчность даже голодающего бедуина. Как только эта мысль возникла в его голове, он резко оставил свои попытки и успокоился, часто дыша, когда вдруг звук песни донёсся до его слуха:
«Вперёд, к чистому ледяному сердцу Лилии лотоса!
Обнажённый пред луною в тёмных и холодных водах.
Звезда над ним —
Его единственная любовь,
И лишь единый краткий вздох его нежного дыхания
Есть всё, что он узнал о Смерти;
Вперёд, к чистому ледяному сердцу Лилии лотоса!»
Он прислушался, и всё желание сопротивляться медленно покинуло его; он стал совершенно пассивным, почти апатичным, и, послушный несколько грубому обращению своего провожатого, он позволил протащить себя с молчаливой быстротой вперёд по густому песку, пока наконец не осознал, что находится уже не на открытом воздухе, а входит в какое-то здание, поскольку ноги его ступали теперь по твёрдому камню и земле вместо песка. Сразу же он успокоился и тяжко перекатывающийся звук и лязг, словно отдалённое бормотание грома, зазвучало в его ушах, а затем последовала мёртвая тишина. Потом его снова крепко схватили за руки и потащили дальше, вперёд и вперёд, сквозь чёрную бесконечность, как ему представлялось, поскольку ни единого проблеска света не проникало под тугую повязку на его глазах. Внезапно под ним задрожала земля – какие-то тяжёлые глыбы сдвигались, и снова послышался тот же грохочущий звук, сопровождавшийся лязгом цепей.
