После продолжительной паузы он медленно проговорил:
– Что же, «властелин мира» – это весьма высокое звание! А теперь послушай, Ситон! Ты простой, прямодушный человек, как и я, насколько мне позволяет быть таковым моя работа. Чего ты хочешь добиться? Какова твоя конечная цель? Ты говоришь, что деньги тебе не нужны – и всё же деньги – это главная цель всех амбиций. Тебя не волнует слава, хотя ты мог бы снискать её, едва пошевелив пальцем; и, я полагаю, тебе не нужна любовь…
Ситон искренне рассмеялся, взъерошив волосы рукой и откинув их назад со лба.
– Все эти вещи для меня ничто! – сказал он. – Я полагаю, что это оттого, что я могу заполучить их по первому же слову! И какая тогда от них радость? Человеку нужно поесть один раз в день, место поспать и простая одежда – очень немного денег требуется на бытовые нужды, достаточную сумму можно заработать за один трудовой день. Что касается славы, то стоит прочесть биографию хоть одной знаменитости, чтобы навсегда излечиться от желания снискать капризные аплодисменты публики. И любовь! Её не существует – нет того, что я называю любовью!
– О! Могу я услышать твоё определение?
– Конечно! Любовь для меня означает полную гармонию между двумя душами, как две ноты, которые вместе составляют совершенный аккорд. Мужчина должен чувствовать, что может всецело доверять и почитать женщину, а женщина должна отвечать ему взаимностью. И чувство «почитания» – это, вероятно, самое лучшее связующее качество. Но сегодня найдёшь ли ты женщину, достойную почитания? Какой трезвый и порядочный мужчина способен ею руководить? Сегодня люди заслуживают меньшего уважения, чем животные! Я могу вообразить, что любовь возможна, что она должна быть, но пока наш мир не изменится и не станет более одухотворённым, она просто невозможна!
И снова Гвент на несколько минут замолчал. Затем он заговорил:
– Очевидно, в тебе силён дух разрушения. В качестве «властелина мира», цитируя твои же слова, я предполагаю, что в случае вероятной войны между народами, ты предоставишь им ограниченное время на разрешение спора и переговоры с их союзниками, а затем, если они решат начать военные действия…
– То я буду властен стереть их с лица земли в двадцать четыре часа! – спокойно сказал Ситон. – Из народов они превратятся в простые тучи пыли! Война также поднимает тучи пыли, но с бесконечно большими затратами и трудностями, а предложенный мною выход будет сравнительно дёшев!
Гвент улыбнулся мрачной улыбкой.
– Что же, тогда я возвращаюсь к своему прежнему вопросу, – сказал он. – Предположим, что возник такой прецедент и ты всё это сделал, так что за удовольствие ты для себя в этом усматриваешь?
– Удовольствие очистить старую добрую землю от некоторых из её заразных микробов! – отвечал Ситон. – Нечто подобное должен был испытывать сэр Рональд Росс, когда открыл москитов-разносчиков жёлтой лихорадки и малярии и истребил их. Люди, устраивающие межнациональные конфликты, – это род москитов, заражающих их сотоварищей извращёнными идеями и болезнями, их нужно истреблять.
– А почему бы не начать с газетных издательств? – предположил Гвент. – Задворки дешёвой журналистики – это рассадники человеческих малярийных москитов.
– Верно! И это была бы неплохая задумка, – здесь Ситон вызывающе вскинул голову, что было его характерной чертой, – но то, что зовётся «свободой печати» (её следовало бы назвать «дозволением печати»), есть скорее осьминог, чем москит. Отрубишь ему щупальца – и отрастут новые. И по сути своей это тоже осьминог – живёт только ради того, чтобы набить брюхо.
– Ой, да ладно! – и узкие глазки Гвента сверкнули сталью. – Это же гарантия национальной безопасности! Пресса стоит горой за свободу слова, истину, патриотизм, справедливость…
– Боже мой! – нетерпеливо вспыхнул Ситон. – Когда это будет действительно так, то «новый мир», о котором люди столько говорят, наконец положит себе начало! Честная свобода слова! Почему же тогда современная журналистика – это одна великая ложь да реклама от начала и до конца!
– Согласен! – сказал Гвент. – И здесь кроется корень и причина войны! Не нужно истреблять народы при помощи твоей разрушительной штуковины, сначала нужно добраться до тех микробов, что подрывают самые основы народа. Когда ты это сделаешь, то уничтожишь виновных и спасёшь невинных, тогда как твой план превращения страны в пыль подразумевает равное наказание для обоих.
– Так бывает и во время войны, – сказал Ситон кратко.
– Бывает. И твоя цель – покончить с войнами навсегда. Хорошо! Но атаковать нужно самый корень зла.
Ситон нахмурил брови.
– Ты осторожный человек, Гвент, – сказал он. – И в целом ты прав. Я не хуже тебя знаю, что цензура печати – это дьявольский перст в бурлящем котле всех афёр, разжигающий рознь между нациями, которые могли бы быть отличными друзьями и союзниками, если бы не эта лицензированная проказа. Но пока толпа читает эту ложь – обманщики будут продолжать её дурачить. И мой аргумент таков: если два народа столь безмозглы, что их можно затащить в войну при помощи пропаганды газет, то они не заслуживают жить, как не заслуживают и москиты, однажды превратившие Панаму в кладбище.
Гвент лениво затягивался сигарой, разглядывая компаньона с нескрываемым интересом.
– Похоже, что ты не очень-то ценишь жизнь? – сказал он.
– Не в том случае, когда эта жизнь принадлежит больному, не в том случае, когда эта жизнь извращена, – отвечал Ситон. – В этом случае она становится уродством и бременем. В то время как к жизни во всей её полноте, здравости и красоте я питаю глубочайшее, самое страстное уважение. Она – внешнее отражение образа Божьего…
– Погоди! – прервал его Гвент. – Ты веришь в Бога?
– Верю самым искренним образом! Я, так сказать, верю во всепроникающий начальный Разум, управляющий всей Вселенной. Мы говорим об «ионах» и «электронах», но нам приходится признавать, что Высшей Мудрости мы обязаны созданием электронов и их направлением для придания формы всему сущему. Этому Разуму, этой Вышей Мудрости, я и вверяю свою душу! И я не верю, что этот Высший Разум желает зла или скорбей, мы сами творим катастрофы и сами должны их прекратить; нам дана свободная воля: если мы желаем творить зло, то мы равно должны желать и его искоренения любыми средствами, какие есть в нашей власти.
– Думаю, я тебя понял, – медленно проговорил Гвент. – Но теперь, учитывая этот Высший Разум, я полагаю, что ты признаёшь и то, что план сотворения включает некую двойственность, так сказать, «мужчину и женщину сотворил их»?
– Конечно! – и Ситон улыбнулся. – Вопрос риторический!
– Я задал его, – продолжил Гвент, – потому, что ты как будто полностью исключаешь женский элемент из своей жизни. Поэтому, как я понимаю, ты не можешь полностью раскрыться ни как учёный, ни как философ. Ты как орёл, что пытается высоко воспарить на одном крыле. Тебе необходимо второе! Вот, не смотри на меня таким диким взглядом! Я всего лишь даю свои комментарии по поводу твоего положения – тебе не обязательно их учитывать. Я хочу выпутаться из той путаницы понятий, которую ты предлагаешь. Ты воображаешь, что можно запросто убедить правительство США купить твоё открытие и заставить их поклясться воспользоваться им при случае с целью полного уничтожения народа – любого народа, который решит развязать войну; и в случае отказа правительства ты намереваешься сделать это сам. Что же! Я скажу тебе прямо, что моя попытка обстряпать это дело заранее обречена, потому что бесчеловечность его слишком очевидна.
