Только она успела закрыть балконную дверь, как у входной двери запел свою соловьиную песню первый утренний звонок: «Иди, что ли, тра-ля-ля, открывай!» Кого бы это к нам в такую рань несусветную принесло.
Тетка машинально глянула на часы: без пятнадцати восемь. Не такая уж и рань. Как время-то бежит.
В дверях стояла какая-то жалкая, скукоженная Витуся, свет-рыбонька, Чмух.
— Вау! — обрадовалась тетка, — какими судьбами?
Надо заметить, что с Надькой Чигавониной тетка жила почти одним домом, настолько тесным и обязательным было их каждодневное общение. Чего не скажешь о Виктории Чмух. Она тоже проживала по соседству, но с бывшими подругами общалась постольку поскольку: привет-привет, как дела, как погода, как дети, что почем. Тетка хоть и обижалась на Чмуху где-то внутри, но снаружи вида не подавала. А Надька Чигавонина и от природы была поактивней, и по жизни понаглей, сама не стеснялась инициативу проявить, позвонить, забежать на огонек… Вот, видимо, и вчера… Не удержалась, навестила Витку… Когда только успела?
— Здравствуй, Таня, — Витка еще больше сжалась и даже как-то уменьшилась в размерах.
Тетка пришла ей на помощь:
— Заходи, чай будем пить.
— Я, собственно, на минуточку…
— Да хоть на всю жизнь, — сострила тетка.
Витка села на самый краешек стула, грациозно сложив руки на коленях. Тетка, занимаясь чайной церемонией, искоса за ней наблюдала.
Вот Витка заерзала на стуле, села глубже, забросила ногу на ногу, поднесла к щеке внешнюю сторону ладони, потом к другой щеке другую ладонь… Выпрямила спину, сгорбилась… Выпрямила спину, откинулась назад. Потерла ладони, запястья, пальцы.
— Сахар, мед, варенье? — предложила тетка.
— Ты же знаешь, я не ем сладкого…
— А я ем, — спокойно сказала тетка, — сегодня уже второй раз.
— Как у тебя все изменилось, — рассеяно сказала Витка.
— Разве? — удивилась тетка, разглядывая прошлогодние обои, — а ты чаще заходи.
Повисла осторожная пауза.
Тетка снова нарушила молчанье:
— Может, коньячку?
Сказала и вспомнила, какой, к черту, коньяк? Они с Надькой вчера проинспектировали даже скудную теткину аптечку на предмет спиртосодержащих жидкостей.
— Я с утра не пью, — потупила глазки Витка.
— Ну, тогда давай к делу, — не выдержала тетка.
Витка не шелохнулась.
— Или, может, ты по мне соскучилась? — тетка почувствовала непонятное раздражение, — или по кому другому?
Витка порывисто вскочила и бросилась к дверям.
Тетка хотела ее догнать, но почему-то раздумала.
Хлопнула входная дверь, потом дверь лифта, пауза, еще раз дверь лифта, пауза… И снова трель соловья.
— Заходи, — тетка, как ни в чем не бывало, раскрыла ей свои объятья, но на этот раз пропустила Витку вперед себя, — в мою комнату проходи. Сейчас я тебе его покажу.
Витка, почти спокойная и одновременно строго сосредоточенная, села рядом с теткой у монитора и принялась ждать.
Тетка быстро проделала все необходимые операции, и вскоре на экране высветилась Сашкина до слез знакомая физиономия.
— Никогда бы не подумала, — тихо сказала Витка.
— Чего ты не подумала? — не поняла тетка.
— Что вот так свидеться придется…
Она еще некоторое время молча пялилась в экран, потом поднялась и направилась к выходу.
— Спасибо, Таня, — сказала она в дверях.
— Да что там…, — неожиданно растрогалась тетка, — заходи, ежели чего…
Дверь, лифт, тишина.
Странный, однако, визит. Хотя, что тут странного? Вчера Надька с перевернутым лицом, сегодня вот Витка. А у меня какое лицо, вдруг встревожилась тетка и кинула взгляд на старинное зеркало в прихожей. Старушечий жест — ладонь, прикрывающая губы. Махровый халат, шаль на плечах, на ногах валенные тапки «прощай молодость». По краю меховая опушка, двести рублей в базарный день. А ты говоришь, мои года — мое богатство…
Ольга
Я вернулась домой довольно поздно. Но они еще вовсю веселились. Телевизор орал, дым висел коромыслом, стол ломился. Тетя Надя Чигавонина, тетя Вита Чмух и дорогая мамулечка пировали с большим размахом.
— По какому поводу галдеж? — я зашла на кухню и чуть не задохнулась, — хоть бы форточку открыли, дышать нечем!
— Оля, ты должна с нами выпить, — одной рукой тетя Надя размахивала бутылкой, другой — настойчиво пыталась приложить меня к своей необъятной груди. — Кто с нами не пьет, тот или хворый, или подлюка.
— Оставь ребенка в покое, — вмешалась мама, передавая мне чистую тарелку, — поешь лучше, доча, чай оголодала.
Мама всегда переходила на совершенно несвойственный ей деревенский диалект только в двух случаях: когда сильно волновалась, или, что гораздо реже, когда выпимши была.
— Тетки, как вам не стыдно! — я положила себе салат и потянулась за колбасой, — вас даже на улице слышно! Иду и думаю, какие свиньи мне сегодня спать не дадут?
— Прости нас, Оленька, — запричитала тетя Вита, — у нас сегодня большой праздник, встреча, так сказать, выпускников…
— Ага! — заржала тетя Надя, — встреча выпускниц! Причем одной и той же школы имени Сашки Епифанова!
Из дружного рассказа тети Нади и тети Виты я впервые узнала, кто такой Сашка Епифанов, чем занимается, чем знаменит и кем он им всем приходится. Елы-палы, жесть суровая, кто бы мог подумать? Один на всех любовник, а заодно и Ирки Чигавониной отец!
Потащили к монитору, давай показывать, хвастаться, вспоминать, кто первый, кто потом, кто одновременно. Старушки-веселушки, девчонки-развращенки, бабуси-я-смеюся… Никогда бы не поверила, если бы ни эти живописные воспоминания оставшихся в живых очевидцев. Пошлость какая, какой сивый бред.
Моя реакция их немного удивила и даже разочаровала.
— Ничего ты не понимаешь в женской солидарности, — сказала тетя Вита.
— А особенно в женской дружбе, — подхватила тетя Надя.
— Хороший тост! — обрадовалась мама, — за дружбу надо выпить.
И они обратно поковыляли на кухню сначала запить, а потом и запеть ошибки своей молодости: Там, где клен шумит над речной волной… Говорили мы о любви с тобой… Отшумел тот клен, в поле бродит мгла… А любовь, как сон, стороной прошла.
— А любовь, как сон, а любовь, как сон, — старательно выводила тетя Вита.
— А любовь, как сон…, — вторила ей тетя Надя.
— Стороной прошла…, — подхватила мама.
С трудом, но мне удалось от них вырваться. Какое-то время из кухни еще доносились короткие обрывки фраз, взрывы хохота и хоровое пение, но часам к трем ночи они угомонились и разошлись.
