XIX
ПРИНЯТОЕ РЕШЕНИЕ
оследние слова князь Василий Васильевич почти выкрикнул, и замолчал, как будто выжидая, чтобы этот внезапно раздавшийся гром произвёл своё впечатление. Так оно и было.
Несколько мгновений в беседке царило молчание. Собеседница Голицына очевидно была, действительно, поражена его обвинением.
— Уж и не знаю, о чём ты говоришь, Васенька! — проговорила она заметно дрожащим голосом. — С чего ты окаянного Тараруя приплёл? Будто не знаешь ты сам, что ненавижу я его, как злого ворога, и глаза мои на него не смотрели бы. Скажи на милость, откуда ты это взял? Да ведь и старик — он, Тараруй-то, сивый пёс, и, какую он жизнь ведёт, мне тоже ведомо. Так неужто я тебя, моего сокола быстролётного, на него променяю? Да скажи же ты мне, наконец, откуда ты этакую несуразицу взял?
— Вся Москва о том говорит, — сумрачно произнёс князь Василий.
— Вся! — расхохоталась молодая женщина. — А я вот на Москве тоже живу с рождения, а этакую новость впервые от тебя сейчас услыхала.
— Оставь, Софья, — серьёзно и с раздражением проговорил Голицын, — ведь мы с тобой — не дети малые, чтобы в прятки играть. Ежели говорю я, так, стало быть, знаю, что говорю дело. И Москва о твоём замужестве болтает, и Тараруй им похваляется.
— А я тебе говорю, — перебила его Софья, — что я о сём деле и слыхом не слыхала, и думать никогда не думала. Ненавижу я Тараруя, смутьяна проклятого. Велика у него сила: всеми стрелецкими душами овладел он, пёс негодный. Недоумков да малых ребят на царский престол сажает, а вот моей воли ему никогда не сломить, даром, что я — девка, а не муж доблестный… Никогда!.. Слышишь, Вася? Никогда! Ты вон давеча про застенок говорил, а теперь я скажу. Пусть я хоть в запростенок попаду, пусть я хоть всем ангелам бесовским в лапы брошена буду, а Тарарую меня своей женой не видать. Ежели он о таком деле заикнуться посмеет, так прежде всего кубарем из моих покоев вылетит — я хоть и девка, а рука у меня мужской потяжелее. А потом он сам с сынишкой своим мерзким в застенке очутится. Пусть стрельцы, как хотят, мятутся, пусть хоть всё царство кровью зальют и в ней его утопят, а перемены моей воли не будет. Понимаешь ты это, Вася? Я говорю тебе и на том клянусь пред тобой. Уж мне-то, думается, ты поверить можешь.
— Верю я, верю, касаточка ты моя, — со страстным воплем вырвалось у Голицына, — а только всё же в сердце моём смуты хоть отбавляй. Ночей не спал я сколько, всё думал, как мне тут быть.
— Вот глупый-то! — весело засмеялась молодая женщина. — Ты и Тараруй. Да о чём тут и думать-то? Плюнул бы на сплетни московские, вот и всё.
— Ах, Софьюшка, — проговорил Голицын, — да нешто такие-то, как ты, о любви думают? Коли нужно — так не то, что за Тараруя, а за старого козла замуж пойдёшь. Твои же Милославские тебя к тому принудят.
Молодая женщина засмеялась в ответ на эти слова. Её смех был громкий, несколько неприятный, но в нём слышалась искренность.
— Брось ты всё думать, Вася! — опять проговорила она. — Даром и себя, и меня терзаешь. Что ж, ты из-за этого, что ли, в отъезд собрался?
— Из-за этого, Софьюшка, из-за этого. Думал я всё одно и то же в ночи бессонные и надумал, что иного и быть не может. Приказывать я тебе не могу, не смею: что там ни говори, как ты меня ни люби, а всё же я — подвластный. Сейчас вот люб, а завтра скажешь слово — и голову с плеч.
— Твою-то, Васенька?
— А что ж? Мало, что ли, голов пред тобой-то склоняется?..
— Да такой, как твоя, другой нет, — раздалось страстное восклицание, и опять руки гостьи нежно обняли шею молодого князя, и опять раздались страстные поцелуи. — Ну, говори же, говори дальше, что такое ты, глупенький, надумал в бессонные ночи твои? — пролепетала молодая женщина. — Ну, приказать ты мне не смеешь, а дальше-то что?
— А переносить то, что ты женой другого станешь, да ещё такого, как проклятый Тараруй, я не в силах. Вот и решил я отъехать на чужбину.
— На чужбину? — задрожал испуг в голосе молодой женщины. — Куда же ты это надумал отъехать, Васенька? Уж не к польскому ли королю?
— Думал я в город Париж ехать. Уж там-то мои недруги меня не достали бы. Там, может, скорее успокоилось бы моё сердце.
— Позабыл бы ты там меня, Васенька. Не мало ведь у французского короля красавиц…
— Ой, нет, оставь. И там бы я страдать по тебе стал, — воскликнул князь Василий, — а только не на глазах моих ты была бы с Тараруем. Не стал бы я ему, окаянному, век служить!..
— И не будешь! — пылко воскликнула Софья. — Уж ежели на то пошло, так живо я эту сивую дурацкую голову с обмызганных плеч уберу! — В молодом, звучном голосе царевны звучал такой яростный гнев, что даже он, знавший всю неукротимость и пылкость её натуры, назад отступил, инстинктивно хватаясь руками за свою собственную шею. — Ну говори ты, Василий, теперь! Какие там толки на Москве? Что говорят?
— Говорят, — забормотал Голицын смущённо, — что тут скоро крестный ход будет, а за ним — цари шествовать должны. Окаянные же стрельцы гиль подымут и, якобы оберегая царей от Милославских, под свой караул их возьмут. Вот что говорят.
— А ещё что? — гордо и грозно спросила правительница. — Договаривай, Василий!
— А ещё говорят, что вскоре после того оба царя волею Божиею преставятся и останешься ты одна. Тебе же, девке, на престоле не хорошо быть, а посему и заставят тебя в замужество с князем Ивашкой вступить. И будут у нас на царстве не Романовы, а Хованские. Вот что говорят! На тот же случай, ежели у Хованского от тебя приплода не будет, так он своего Андрюшку негодного на одной из сестриц твоих женит и в смертный час ему царство передаст.
— Ха-ха-ха! — дико расхохоталась молодая женщина. — Вон уже куда у них зашло! Тараруй уже о царском наследии думает. Больно уж он на своих стрельцов-то надеется!
— Не одни стрельцы за ним пойдут, — тихо, уже страшась вскипавшего и вскипавшего гнева своей гостьи, промолвил Голицын, — И раскольники за ним, за Тараруем, пойдут.
— Пустосвяты-то? Ну, пусть их, пусть их, пусть их идут! — в диком озлоблении выкрикнула царевна. — Пусть больше куча сбирается! По малости и бить их не стоит; сразу бы всех их, русской земли вредителей, с лица её смыть… А тебе, князь Василий, я вот что скажу: нечего отъезжать тебе ни на чужбину, ни просто с Москвы; твоя голова мне здесь нужна. Ха-ха-ха! Посмотришь, по крайности, что будет князь Хованский в свой смертный час отказывать.
XX
ПОСЛЕ НОЧНОГО СВИДАНИЯ
юбовное и в то же время деловое свидание в далёкой беседке голицинского сада окончилось лишь тогда, когда уже забрезжила алая утренняя заря.
