Китайцы были уже на гребнях валов...
Казалось, всё было кончено, сейчас должен был начаться рукопашный бой — бой десятков против тысяч.
Совсем рассвело... Ясно можно было различить искажённые злобой физиономии китайских солдат. Передние из них остановились на гребне, будто выбирая себе жертвы...
Вдруг среди защитников Сичу произошло движение, загремело полное мощи русское «ура», и на китайские штурмовые колонны бросились в штыки русские матросы.
Свершилось что-то непонятное, поистине сказочное...
При первом натиске русских, «ура!» которых так и не смолкало, китайцы в необъяснимом ужасе сперва присели на земле, и лишь только наши матросы ударили на них, они быстро смешались и кинулись и беспорядочное бегство...
За несколько мгновений валы Сичу были очищены от штурмующих...
Удальцы не стали их преследовать. Несколько пришедшие в себя артиллеристы союзников проводили беглецов орудийными залпами... Когда же солнце взошло, то увидели, что вся равнина вокруг форта усеяна трупами китайцев...
Штурм был отбит, союзный отряд — спасён от гибели, которая так ещё недавно казалась неизбежной.
Как ни в чём не бывало, возвращались наши удальцы на свои места, не придавая даже особого значения своему подвигу...
Штурм обошёлся китайцам в 1500 человек убитыми и ранеными, у союзников же выбыло из строя 60 человек.
Несмотря на то, что нападение было отбито, положение мало изменилось. До тридцати тысяч регулярных китайских войск окружали Сичу. Не было сомнения, что, оправившись, китайцы снова пойдут на штурм; кто бы поручился, что и на этот раз могучее русское «ура» произведёт на штурмующих прежний эффект? Нужно было держаться, держаться во что бы то ни стало...
А между тем в отряде было уже более трёх сотен раненых. Ряды защитников редели. Раненые требовали ухода, отвлекали к себе здоровых.
А глава отряда, которому все эти люди были обязаны своим ужасным положением, мало того, которому вся Европа была обязана тем, что китайцы ободрились и сами впервые перешли в нападение, оставался верен себе!..
— До Тянь-Цзиня всего пять вёрст! — говорил он. — Пробиться через этот сброд не представляет затруднений...
— Тогда отчего же, не попытаться? спрашивали его.
— Но я не могу оставить раненых. Чувство человеколюбия запрещает это... Не будь раненых — было бы совсем другое дело...
Он теперь уже помалкивал о том, что этих раненых не было бы, если бы вместо серьёзного похода но восставшей стране им не были предприняты какие-то увеселительные поездки по железной дороге...
Однако следует отдать справедливость почтенному лорду: он нашёл способ выкарабкаться из беды.
В экспедицию союзники не захватили с собой ни провианта, ни патронов, ни карт местности, но приборы для оптического телеграфирования на всякий случай были взяты...
Теперь оптический телеграф пригодился.
Засверкали световые блики — это лорд Сеймур умолял находившегося в Тянь-Цзине русского героя полковника Анисимова о немедленной помощи, сообщая в подтверждение своей мольбы, что продержаться они могут не более двух дней...
XXX
ЕЩЁ ЖИВОЕ КОЛЬЦО
там, в Тянь-Цзине, был ад, какой Сеймуру и всем европейцам и во сне никогда не представлялся.
Только русские орлы, чудо-богатыри русские, могли перенести то положение, которое создалось для них после взятия Таку...
После отражения первого нападения боксёров — нападения скорее шуточного, чем серьёзного, — настало значительное спокойствие; но, увы! — не надолго.
Шатов был со своей ротой на вокзале. Молодой человек томился нетерпением. Будь только его воля, так бы и полетел он со своими людьми на выручку дорогого ему существа.
Но личным чувствам теперь не было места, каждый! — и высший офицер, и простой рядовой — все являлись исполнителями своего долга.
Разговоры только и вертелись, что вокруг события дня.
— Помилуйте, да с кем же мы воюем? — горячился командир одной из рот. — До сих пор мы не видели ещё ни одного солдата, а этот сброд, этих жалких фанатиков совестно даже принимать всерьёз...
— Погодите, они ещё покажут себя!
— Нет, это уж извините... Против ваших боксёров нужна нагайка, а не штыки и пули. Право, не хочется и рук о них марать...
— Было бы странно воевать с правительством, которому не объявили войны...
— Тогда зачем же мы явились сюда? Не прогулка же это в самом деле. Да и вообще положение наше курьёзное. Пришли, стоим, является неприятель — не то монахи китайские, не то бог знает кто, лезут на пули и кривляются... А этот форт, — говоривший указал на крепость, господствовавшую над всем Тянь-Цзинем, — молчит. Словно всё это их не касается.
О Таку и о взятии его русскими здесь ещё никто, во всяком случае из европейцев, не знал. Союзники, засевшие в Тянь-Цзине на вокзале и в европейских кварталах, не знали и того, что не одни боксёры были вокруг них...
Разговор на станции ещё не смолк, как откуда-то издали донеслась трескотня ружейных выстрелов.
— Кто это? — вырвалось невольно у всех.
— Как кто? Анисимов!
— Что такое?
— Сапёры чинят дорогу... Это мошенники-бунтари напали на них, и полковник наш сам повёл отряд на выручку.
Перестрелка вдали от Тянь-Цзиня всё разгоралась. Сердце у всех замерло, когда к трескотне ружейных выстрелов вдруг примешался гром орудий...
— Это чьи? — пронеслось в рядах русских. — По звуку слышно, что не наши.
— Какое наши? У нас допотопные старушки с бору да с сосенки понабраны, а это — крупповские... последнего образца.
Действительно, громыхание орудий, доносившееся до тянь-цзиньского вокзала оттуда, где всего часа два назад шёл бой между ротами Анисимова и предполагаемыми боксёрами, отличалось особой правильностью: орудий с таким звуком у союзников не было. Их пушки были набраны откуда попало. У англичан оказывались пушки даже из-под Лэдисмита. Здесь же на выстрелы союзников отвечали великолепные, правильно поставленные артиллерийские орудия.
— Не могу поверить, чтобы у боксёров была такая прекрасная артиллерия! — воскликнул Шатов, позабывший под впечатлением опасности о своём горе.
— Какая уж тут боксёрская артиллерия! — отвечали ему. — Тут что-то посерьёзнее.
И, как бы в подтверждение последних слов, вдруг совсем с другой стороны громыхнул выстрел, и граната большого калибра глубоко зарылась в песок около станции...
Все бывшие на перроне невольно вскрикнули и присели.
