Дверь отворилась, и вошла Лайл.
К ее серому платью был приколот букетик фиалок, не иначе как из самого Девоншира. Таких крохотных, ярких и душистых не купишь в цветочном магазине. Среди темных цветков затесался один белый. Не в силах заставить себя заглянуть ей в глаза, Рейф рассматривал фиалки.
Они пожали друг другу руки. В последний раз они обменялись рукопожатиями, когда Дейл привез молодую жену в Тэнфилд. Сейчас официальное приветствие смутило его, и Рейф, не привыкший лезть за словом в карман, не нашелся что сказать. Привычный развязный тон не шел на ум – кто знает, как теперь отнесется она к его шуткам.
«Что с ним случилось? – думала Лайл. – Рейф, ты, часом, не болен? Неужели ты и впрямь меня ненавидишь? Но почему, Рейф, почему?»
Однако вслух она спросила, как он поживает, чем занимается – обычные банальности, которые говорят люди, встретившись после долгой разлуки.
– Маргарет Касселс оказала мне огромную услугу, сдав эту очаровательную квартиру. Пирсы принимали меня как родную, но теперь я совсем оправилась и мистер Робсон хочет меня видеть.
– Как и я, – сказал Рейф и, сделав над собой усилие, поднял глаза. – Как поживаешь, Лайл?
– Разве по мне не видно? Пирсы мною гордятся.
Рейф продолжал ее рассматривать. Выражение тревожного ожидания ушло из глаз, оставив лишь легкую тень. Лайл немного поправилась, на щеках играл нежный румянец. Кроме того, она сменила прическу, и ее светлые волосы сияли бледным золотом, словно зимний рассвет.
– Сделка завершена, – сказал Рейф. – Тэнфилд принадлежит Тэтему.
Лайл отвела глаза и вздохнула.
– Жалеешь? – спросила она мягко.
– Жалею? Да я не знаю, как мне его благодарить! – Рейф вскочил с кресла. – Признаться, я думал, война изменит его планы и он пойдет на попятную, но не успел суд подтвердить завещание, Тэтем явился ко мне, готовый с ходу подписать чек и въехать в дом.
Повисло молчание. Рейф подошел к окну и уставился на мокрый тротуар, крыши и полоску бледного весеннего неба.
– Впрочем, Мэнор я сохранил, – буркнул он.
– Ах, я очень рада! – воскликнула Лайл.
Не оборачиваясь, Рейф заметил:
– Он всегда тебе нравился.
– Я люблю этот дом. Сразу видно, что там жили добрые милые люди, души не чаявшие друг в друге.
– Там жили мои родители, они очень любили друг друга.
Снова наступило молчание. Рейфа словно подменили.
Не оборачиваясь, он спросил:
– Ты слышала? Мне дали новую работу.
– Слышала. Интересную?
– Очень. Я мог бы жить в Мэноре, но не знаю, ста-ну ли.
– А, – протянула Лайл.
Казалось, оба не знали, о чем говорить дальше.
Рейф принялся накручивать на запястье шнурок от шторы.
– Вряд ли тебе захочется снова увидеть это место.
– Почему?
– Мне казалось, все, что напоминает о Тэнфилде, тебе ненавистно.
– Но почему?
Лайл наблюдала, как бровь Рейфа приподнялась, хмурая улыбочка тронула губы, но тут же исчезла.
– Мало ли причин.
На мгновение к нему вернулся прежний легкий тон. Рейф размотал шнурок, шарик слоновой кости стукнул о стекло.
– Лайл, я так люблю тебя!
От неожиданности Лайл оцепенела и на миг лишилась способности связно соображать, поэтому просто спросила:
– Любишь?
– Разве ты не знаешь?
Она покачала головой.
– Ты же говорил, что ненавидишь меня.
Рейф отрывисто рассмеялся.
– А как еще я мог заставить тебя уехать? Тебе угрожала опасность. А ты и впрямь поверила, что я тебя ненавижу?
Привычным движением рука Лайл метнулась к щеке – жест, от которого всегда замирало его сердце. Лайл словно говорила этим жестом: «Я беззащитна, я не знаю, что мне делать».
Рейф придвинул к ней кресло и сел на подлокотник.
– Давай поговорим начистоту. Я давно этого хотел, а как дошло до дела, не могу найти нужных слов.
Серые глаза Лайл потемнели, на щеках то вспыхивал, то гас румянец.
– Почему?
– Кажется, я исчерпал все слова. Я признавался в любви стольким девушкам, что потерял счет признаниям, но это была только пустая игра. Мы встречались и расставались без сожалений. Все это в прошлом. Последний год я жил в аду.
Лайл безмолвно опустила руку на колено.
– Я думал, тебе отвратительно все связанное с Тэнфилдом. Я так и сказал, а ты неожиданно спросила: «Почему?» С июля я не перестаю задаваться этим вопросом, но не продвинулся дальше ответа: «А почему бы нет, ведь это так естественно?» А теперь я хочу знать, если ли у меня надежда. Постарайся ответить честно. Полуправды я не приму.
Лайл закусила дрожащую губу.
Рейф подался вперед и положил руку на подлокотник ее кресла.
– Что ты чувствуешь, когда я рядом?
Она молчала.
– Ты должна знать! Не бойся ранить мои чувства. Мы знаем друг друга не первый день. Что ты чувствуешь, когда я рядом?
– Когда я с тобой, мне ничего не страшно, – сказала она, и щеки вспыхнули, совершенно преобразив бледное лицо, изгнав из глаз усталость и страх.
– Это правда? – спросил он, и Лайл кивнула:
– Правда. Рядом с тобой я всегда чувствовала себя как за каменной стеной. Даже тогда, по горло в воде, я перестала бояться, как только услышала твой голос.
Неожиданно он резко отпрянул.
– Просто штатный спаситель какой-то, личный полицейский! Кстати, этот полицейский, Марч, оказался славным малым, теперь мы с ним приятели неразлейвода.
Что случилось? Почему он пошел на попятную, когда отчуждение между ними начало таять? Его смутило упоминание о колодце? Лайл знала только одно – она не переживет, если Рейф снова замкнется и останется для нее вежливым незнакомцем. Рейф, такой милый, такой родной! Лайл побледнела и с беспокойством посмотрела на него.
– Давай кое-что обсудим, – сказала она. – Сейчас или никогда, иначе это всегда будет стоять между нами.
Он невесело усмехнулся.
– Что ты хочешь обсудить?
– Дейла.
Румянец вспыхнул на щеках Лайл и погас, словно свечка под порывом холодного ветра.
– Хорошо.
Лайл пристально всмотрелась в лицо Рейфа.
– Любил ли меня Дейл хоть немного? Иногда мне кажется, что любил, в самом начале. А потом возненавидел – из-за денег, из-за Тэнфилда. Мне не следовало признаваться, что я ненавижу Тэнфилд. Он сам сказал, тогда, у колодца, что это одна из причин, почему он захотел меня убить. Я все время об этом думаю, мне нужно знать правду. Любил ли он меня хоть немного?
