Роджер усмехнулся.
– Конечно, приехал, старина. Что плохого в том, чтобы узнать, о чем речь?
– Приехав сюда, вы не имели никакого представления о характере его делового предложения?
– Ни малейшего.
– Вас не насторожило, что все это сформулировано весьма сомнительно?
– А что плохого в том, чтобы это выяснить? – повторил Роджер.
– Хорошо, согласен. Продолжайте.
– Итак, я приехал. – Теперь в голосе Роджера появилась нотка горечи. – И узнал, что никакого делового предложения не существует. Просто грубая попытка шантажа. Я понимал, конечно, что записка поддельная, потому что никогда в жизни ничего подобного не писал: ту крысу Донати я впервые увидел в зале суда, в Риме. Но Хозер, несомненно, думал, что записка настоящая. Предполагаю, Лупо сам ее написал и продал Хозеру.
– И что вы сделали?
– Рассмеялся ему в лицо, – ответил Роджер, – и сказал, что, помимо того факта, что я полностью разорен и являю собой крайне сомнительный объект для шантажа, записка явно фальшивая, так что вперед, мол, делайте с ней что хотите.
– Почему вы не заявили на шантажиста властям?
– Дорогой мой, я на отдыхе, – сказал Роджер. – И кроме того, это означало бы снова разворошить то дело с «Нэнси Мод», о котором, признаться честно, я хотел бы забыть навсегда. Какой смысл копаться в старой грязи?
– И какова была реакция Хозера, когда вы рассмеялись ему в лицо?
Впервые Роджер ответил после небольшой заминки:
– Он не обрадовался, как вы можете догадаться. Попытался угрожать, но в конце концов до его тупой башки дошло, что я его ничуть не испугался. И тогда он сменил тон.
– Вы, часом, не переворачивали столы, не грозили ему судебным преследованием? – спросил Генри.
Роджер помолчал, закурил сигарету и наконец ответил:
– Вчера вы посоветовали мне говорить правду, и я намерен последовать вашему совету. Надеюсь, вы понимаете, что все это сугубо конфиденциально.
– Вы сами знаете, что я не могу вам этого обещать, – возразил Генри. – Единственное, что могу сказать: мы не станем упоминать об этом без крайней необходимости.
– Ладно. Это честно. – Роджер глубоко затянулся сигаретой. – Я пригрозил ему, что обращусь в полицию, – я чувствовал себя абсолютно уверенно и хотел, чтобы он это осознал. Но Хозер раскусил мой блеф и предложил подать на него в суд, указав при этом, что – как в случае победы, так и в случае поражения – у сэра Чарлза Уиттакера могут возникнуть вполне понятные возражения против меня в качестве будущего зятя, если это дело просочится в газеты. Видите ли, – с обезоруживающей прямотой сообщил он, – я собираюсь жениться на Каро.
– А Хозер это знал?
– Он был на редкость хорошо информирован, – сухо признал Роджер. – Так или иначе, в конце концов мы пришли к соглашению: я не подаю в суд, а он уничтожает записку. Даже при том, что она была фальшивкой, я не хотел, чтобы такой человек, как Хозер, разгуливал с этой штукой в кармане. К сожалению, текст написан на странице из моего старого ежедневника – тот оставался на борту «Нэнси Мод», когда посудину украли. Как видите, именная шапка на листке отчетливо читается, и я полагал, что Хозер – останься эта бумажка у него – мог бы доставить мне еще массу неприятностей.
Генри выглядел погруженным в свои мысли.
– Когда вы пришли к соглашению? – спросил он.
– Позавчера. Мы вместе пили чай в «Олимпии». Он достал записку из бумажника и поднес к ней спичку. Записка сгорела дотла. Я считал, что с этим покончено.
– Тогда как получилось, что записка оказалась при нем, когда его убили?
– Судя по всему, Хозер меня провел, – сердито ответил Роджер. – Он показал мне записку в вытянутой руке, но когда я попытался ее взять, отдернул руку, и записка упала на пол. Наверняка именно в тот момент он и подменил ее чистым листком бумаги. Только когда вы вчера вечером в баре намекнули, я понял, что, должно быть, произошло.
К собственной досаде, Генри почувствовал, что краснеет, и горячо понадеялся на слабое знание английского языка капитаном Спецци.
– Я тогда ничего не знал о записке. Всего лишь посоветовал вам говорить правду.
– Ну вот я и сказал. Теперь вы знаете.
– Вы понимаете, что нам придется отдать записку вместе с образцом вашего почерка на графологическую экспертизу?
Роджер улыбнулся.
– Разумеется. Валяйте. Я не боюсь.
– Да, – задумчиво ответил Генри, – вижу, что не боитесь.
В прекрасном расположении духа Роджер вручил ему свой паспорт с образцом подписи, без колебаний согласился переписать текст записки в блокнот Спецци и вывернул карманы в поисках описи багажа, заполненной тем же размашистым решительным почерком.
После его ухода Генри долго и пристально изучал записку из бумажника Хозера, держа ее рядом с текстом, только что переписанным Роджером. Почерки были внешне схожи, но даже на непрофессиональный взгляд инспектора записка шантажиста казалась фальсификацией. Он сообщил об этом Спецци, на которого его слова не произвели особого впечатления.
– Наверняка он старался изменить почерк, когда писал ее в Танжере, – высказался капитан. – Нужно отправить ее экспертам. Лично мне кажется, что записка подлинная.
– Могу ли я поинтересоваться, что еще вы нашли в карманах Хозера? – не без подковырки осведомился Генри.
Спецци принял вид оскорбленной невинности.
– Ничего сколько-нибудь интересного, мой друг. Лишь то, о чем я вам уже говорил. – Он сделал паузу. – А будет ли мне позволено поинтересоваться, кого еще из британских свидетелей вы проинструктировали о том, что им говорить на допросе?
Он с напускным смирением посмотрел на Тиббета, и оба разразились смехом.
– Touché
[24], – признал Генри. – Виноват. Но имейте в виду: я бы не сказал ему ни слова, если бы знал о записке.
– Это послужит уроком нам обоим, – согласился Спецци. – Но уверен, что мы не причинили никакого вреда следствию. Я отошлю это, – он указал на записки, багажную квитанцию и паспорт, – в Рим сегодня вечером. Давайте теперь послушаем вашего доблестного соотечественника – полковника.
Полковник Бакфаст, судя по всему, придерживался того мнения, что о мертвых либо хорошо, либо ничего, и это побуждало его подходить к вопросу о личности Хозера с деликатностью бегемота, передвигающегося на цыпочках.
– Бедняга, – пробормотал он в усы. – Приятный во многих отношениях малый. Немец, конечно. Но он не виноват.
– Вообще-то он был итальянцем, – уточнил Генри.
– Итальянцем? В самом деле? Какое невезение! – воскликнул полковник, хотя было непонятно, относится ли его восклицание к трагедии, случившейся с Хозером, или к его национальности.
