Генри сверился с бумагой.
– Было пять минут седьмого, когда мы все ушли из «Олимпии», – сказал он. – Даже если допустить, что до подъемника мы тащились десять минут – а это слишком щедрое допущение, – Джимми был готов сесть в кресло в четверть седьмого. Когда есть очередь и все кресла заняты, каждую минуту на подъемник садится шесть человек – я проверял. Герда прибыла на верхнюю станцию и уже направлялась к отелю, прежде чем я остановил подъемник без четверти семь. А это означает, что семнадцать минут седьмого она должна была уже сидеть в кресле, а ведь она ехала последней. Вы, полковник Бакфаст, должны были сидеть в кресле в шестнадцать минут седьмого. А Марио утверждал, что поломка произошла в семнадцать минут, и тщательно зафиксировал это в журнале, который держал у себя в кабинке. Учитывая тот факт, что даже электрические часы могут немного отклоняться от точного времени, я не могу поверить, что вы шли от «Олимпии» до подъемника с пяти до семнадцати минут седьмого.
– Подъемник сломался, как раз когда мы к нему подошли, – сказала Каро. – Нам всем пришлось ждать, когда его снова запустят. Должно быть, остановился он сразу после десяти минут седьмого.
– Вот именно, – согласился Генри. – Что исключает из времени, указанного Марио, семь минут – довольно много. Просто чтобы еще раз убедиться, я спросил об этом у Карло. И хотя он, к сожалению, не ведет журнал, но вспомнил, что поломка случилась до четверти седьмого. И еще одна странность. Видели, как Хозер выходил из отеля в десять минут седьмого. Но даже с учетом поломки он сел на подъемник только в шестнадцать минут седьмого. Однако дорога от отеля до подъемника, конечно же, не занимает шести минут.
– Тогда что случилось на самом деле? – с нетерпением спросил полковник.
– А вот что. Марио увидел Хозера на дорожке около одиннадцати минут седьмого, сам вынул предохранитель – он ничем не рисковал, зная, что в течение ближайших двух минут никто не появится, – и застрелил Хозера, как только тот достиг площадки подъемника. Потом усадил тело в кресло и снова запустил подъемник.
– Но пистолет?.. Как он достал пистолет? – воскликнул Джимми.
– Нет ничего проще, – ответил Генри. – Я всегда был уверен, что Хозер забеспокоился бы, если бы не нашел пистолета, когда утром паковал вещи. Правда, кто-то из нас мог вскрыть его чемодан в «Олимпии», но это было бы чрезвычайно рискованно – замок в чемодане непростой, а по коридору все время снуют люди. А также, как я уже указывал, никто из нас не мог знать, что еще увидит Хозера. А теперь подумайте, какая замечательная возможность была у Марио. Утром багаж Хозера лежал в его будке без присмотра почти три часа. У старика было полно времени, чтобы залезть в чемодан и взять пистолет, прежде чем он отправит багаж вниз.
– И все же я не понимаю, почему вы так безоговорочно уверены, – не сдавался Джимми.
– Мне не были нужны неопровержимые доказательства, – сказал Генри. – Видите ли, все это я понял еще до того как сообразил, что существует свидетель убийства.
– Свидетель? Но это невозможно, – возразила Каро. – Все были либо в отеле, либо в «Олимпии», а из отеля платформа подъемника не видна, потому что дорожка сворачивает.
– Возможно, – сказал Генри. – Только из одной комнаты. Из комнаты на последнем этаже, окно которой выходит на парадную дверь. Она расположена достаточно высоко, чтобы видеть из нее поверх сугробов всю дорожку и платформу.
– Комната Труди Книпфер, – сказал Роджер.
– Точно. Она говорила нам, что видела Хозера, когда тот шел к подъемнику. На самом деле она видела гораздо больше. Она видела убийцу. И поняла, что ей делать: держать язык за зубами. У нее были серьезные основания не любить Хозера, и она твердо решила не выдавать Марио. Не думаю, что она допустила бы, чтобы за убийство ответил Франко, но рассказывать что бы то ни было до самого последнего момента не собиралась. Эта юная леди обладает железным характером.
– Чего я не понимаю, – сказал Джимми, – за каким чертом было Марио убивать Хозера. В конце концов, если его семья зарабатывала на нем столько денег…
– Марио был хорошим человеком, – к удивлению присутствующих сказал Генри. – Он боготворил сыновей и действовал по справедливости, исходя из собственных представлений о ней. Признаю, кое-что из сказанного – мои домыслы, а поскольку и Марио, и Пьетро мертвы, мы никогда не узнаем точно, что же произошло. Но для начала вполне разумно предположить, что Марио винил Хозера в смерти Джулио. Интересно было бы узнать, был он прав или нет. Конечно, Хозер втянул Джулио в наркоторговлю, но мне кажется, что предпринять этот безумный спуск молодого человека все же побудила алчность. В тот момент погода была неблагоприятной, а ему не хватило терпения дождаться, пока она улучшится, чтобы получить очередной куш. Я также думаю, что о том, какого рода контрабандой занимается сын, Марио узнал только в день его смерти. Нам известно, что между ними произошла ссора, и Марио сделал все что мог, чтобы удержать старшего сына. А последней соломинкой для Марио стало то, что он узнал: Пьетро собирается занять место брата. Он решил любой ценой положить этому конец и не придумал ничего проще и надежнее, чем убить Фрица Хозера. Он украл пистолет, вероятно, намереваясь убить Хозера во время обеда. Но услышав, что тот днем еще вернется в отель, изменил план.
– Что же должна была подумать Труди Книпфер, когда убили Марио? – воскликнул Джимми.
Генри вздохнул.
– Она, разумеется, подумала, что Марио совершил самоубийство, и прямо-таки испепелила меня взглядом, когда я с ней не согласился. На самом деле я бы тоже так подумал, если бы не… – Генри выдержал паузу, потом продолжил: – Признаться честно, я на это надеялся. У меня не было никакого желания арестовывать старика. Наверное, это было очень неправильно с моей стороны, но в то утро я ходил по деревне и, думая об этом, подозревал Марио. Я знал, что он наверняка услышит это и в баре «Шмидт», и от жены, и боялся, что он воспользуется этим выходом для себя. Но, как выяснилось, он предпочел более благородную развязку.
– Что вы имеете в виду? – спросил полковник.
– Марио чувствовал себя очень подавленным из-за ареста Франко, – ответил Генри. – Все заметили, как плохо он выглядел, и в этом нет ничего удивительного. Поэтому, когда я после ленча приехал наверх на подъемнике, он спросил, могу ли я встретиться с ним вечером. Конечно же, он собирался во всем признаться. Принять такое решение его заставил разговор с Пьетро. Насчет этого разговора чего только нам не наплели. Но истинная его суть – я уверен – сводилась к тому, что Марио последний раз воззвал к совести Пьетро, умолял его отказаться от идеи перевозить наркотики, а Пьетро ответил отцу безоговорочным отказом. Тогда Марио выложил последний козырь – сказал Пьетро, что собирается признаться в убийстве, а попутно открыть нам все о своих сыновьях и контрабанде наркотиков.
Генри помолчал, потер затылок и продолжил:
– Не думаю, что Пьетро был законченным злодеем. Не думаю, что он убил отца только из-за боязни потерять доход. Но у Веспи свои законы, и Пьетро вполне могло показаться, что милосерднее избавить отца от душевных мук, связанных с судом и приговором. Я не знаю. В любом случае, наверное, этим он оправдывал сделанное. Пьетро стал одержим желанием завладеть деньгами, которые были так близко, почти у него в кармане. Он успел получить от Хозера очередную партию кокаина – мы нашли ее в кармане его анорака. Для Пьетро деньги, которые он мог получить за кокаин, были возможностью вырваться из этой долины, которую он ненавидел. Они означали возможность устроить свое будущее – вы ведь знаете, как он мечтал уехать в Америку и разбогатеть. Санта-Кьяра была тесна для него. Две вещи стояли между ним и его безумными амбициями. Первая состояла в том, что полиция закрыла Имменфельдскую трассу, вторая – в угрозе отца сделать признание. И он решил убить Марио.
