На приставном столике расположились блюда из восхитительных овощей, собранных в садах Грейнджа. Как статисты в оперетте окружают примадонну, так они окружили пару бройлерных курочек, гордо лежащих на тарелке с электроподогревом. Проходя мимо приставного столика, майор Мансайпл просиял и потер руки:
– Ух ты, курятина? Настоящий пир!
– Да, – ответила Вайолет так, словно ей стало стыдно. – Боюсь, я была несколько расточительна. Это из замораживающего прибора «Риглиз» в Кингсмарше. Насколько я понимаю, они из Америки.
– Америка, о небо! – воскликнул изумленный епископ. – Пернатые из самой Америки! Вы только подумайте!
– Надеюсь, они хорошо получились, – озабоченно сказала миссис Мансайпл. – По крайней мере, разнообразие после лосося. Вы только представьте, мистер Тиббет: Эдвин и Джордж за последнюю неделю поймали шесть больших лососей! Мы ели их на завтрак, обед и ужин, а если не лосось, то устрицы из дельты. Боюсь, что нам, обитателям сельской местности, трудно разнообразить рацион.
Прежде чем Генри успел собраться с мыслями для ответа, открылась дверь и, сопровождаемая высоким пронзительным звуком, вошла тетя Дора. Вокруг ее шеи была закреплена сложная система электропроводов и большой висячий предмет, похожий на транзисторный приемник. Следом за ней шла Мод, всем своим видом показывая, что ничего не может сделать.
– Опять свистит, – заключил майор Мансайпл.
– Я ничего не могу поделать, отец, – ответила Мод. – Она не позволяет мне его настроить.
– Тогда ради всего святого выключи его, – попросил сэр Клод. – Невыносимо слушать этот вой весь ленч.
– Хорошо.
Мод наклонилась вперед к тете Доре и чем-то щелкнула возле ее правого уха. Шум резко стих.
– Спасибо, милая, – сказала миссис Мансайпл. – Эдвин, если бы ты теперь…
Все встали, почтительно склонив головы, – каждый возле своего места. Генри последовал примеру остальных. Епископ прокашлялся, потом звучным голосом произнес длинное благословение на латыни. Прошла секунда почтительного молчании, потом радостный шорох придвигаемых стульев, и семья Мансайпл принялась за свой ленч. Майор взял большой нож с роговой рукоятью и начал расчленять обыкновенных жареных кур с таким плотоядным видом, будто это был толстый кусок говядины.
– Я смотрю, курятина, Вайолет, – сказала тетя Дора. – Роскошное угощение.
– Воды, тетушка? – спросила миссис Мансайпл, повысив голос. Не дожидаясь ответа, она стала наливать воду в стакан тети Доры, который отличался от других своей конструкцией и большей величиной. – Последний из прекрасного набора уотерфордского стекла Директора, – объяснила она инспектору. – Мы всегда ставим его тете Доре.
– Да, милая, немножко воды. И нет нужды повышать голос, как ты знаешь. У меня очень хороший слуховой аппарат.
Старушка одобрительно погладила молчащий транзистор.
Ленч шел своим ходом, и Генри решил не торопиться заговаривать о Реймонде Мейсоне. Но планы инспектора были нарушены его соседом, епископом, который неожиданно спросил:
– Вы интересуетесь Мейсоном, мистер Тиббет?
– Да, сэр, интересуюсь.
– Безумен, как шляпочник. Я вам это уже говорил перед ленчем.
– Ну, брось, Эдвин, – вмешалась миссис Мансайпл. – Я не думаю, что это справедливо.
– Дорогая Вайолет, если ты собираешься утверждать, что таким может быть поведение разумного человека…
– Я согласна, Эдвин, в тот день он вел себя очень странно. Но я убеждена, что это одиночный эпизод!
Епископ обернулся к Генри.
– Вот как это было, мистер Тиббет. Чуть больше двух лет назад я приехал из Буголаленда в отпуск в гости к Джорджу и Вайолет. Они сообщили, что Лодж купил этот Мейсон, но я, конечно же, еще его не видел. Ну так вот, я позвонил ему в дверь и попросил его одолжить полфунта маргарина, а он завопил что-то неразборчивое и захлопнул передо мной дверь!
– Ты бы объяснил насчет маргарина, Эдвин, – сказала Вайолет. – Видите ли, мистер Тиббет, в последний понедельник августа отмечался День летнего отдыха, все магазины были закрыты…
Епископ перехватил нить рассказа:
– Вот-вот. А Вайолет обнаружила, что у нее нет маргарина. Я все равно собирался пройтись к реке искупаться перед ленчем. Помню, как раз переоделся в купальный костюм и надевал резиновые сапоги…
– Резиновые сапоги?
Генри очень старался скрыть удивление.
– Конечно. Чтобы добраться до реки прямым путем, нужно пройти через болото. Я как раз натягивал сапоги, когда Вайолет заглянула и попросила меня зайти в Лодж, чтобы одолжить маргарин у Мейсона. Я обратил внимание, что у меня уже зонтик и кларнет…
– Зонтик?
– Эдвин с детства подвержен солнечным ударам, – вставила Вайолет. – День был очень жаркий, а свой тропический шлем он легкомысленно забыл в Лондоне. Поэтому я настояла, чтобы он взял мой японский зонтик от солнца. Наверное, цветочный узор был для епископа слишком уж женским, но ведь не должен человек рисковать своим здоровьем? Вы согласны?
– А кларнет?
Инспектор уже перестал удивляться.
– А вы не знали? – Старик лучезарно улыбнулся. – Это мое страстное хобби – игра на кларнете. К несчастью, недостаточно успешное, и Вайолет не любит, когда я занимаюсь дома. В Буголаленде выйти поупражняться в джунгли очень просто – разве что наткнешься на буйволов, – но здесь уединение найти трудно. Так что раз я уже шел на безлюдный участок реки, то, естественно…
– Как бы там ни было, – сказала Вайолет, – я дала ему плетеную сеточку, чтобы в ней принести маргарин.
– Так что я пошел и позвонил в дверь этого приятеля…
– Минутку, – перебил Генри. – Хочу проверить, правильно ли я понял. Вы были в плавках…
– Ну что вы, конечно, нет! Я предпочитаю старомодные костюмы – штаны до колен, короткие рукава. Мне кажется, это больше подходит к моему сану и возрасту. Естественно, я не вышел бы на людный перекресток в таком наряде…
– Старомодный купальный костюм, – сказал Тиббет, – и резиновые сапоги. У вас в руках был цветастый японский зонтик, кларнет и сеточка. Вы позвонили в дверь Мейсона. Он понятия не имел, кто вы такой…
– Но я, естественно, первым делом объявил об этом. Как только он открыл дверь, я сказал: «Я епископ буголалендский, и мне нужно полфунта маргарина…»
– И что, – спросил Генри слабым голосом, – он на это ответил?
– Так в этом же все дело, дорогой мой. Он посмотрел на меня безумным взглядом, а потом сделал совершенно необычное заявление. Я его никогда не забуду. «А я вареное яйцо, – сказал он, – и мне нужен тостик». С этими словами он захлопнул дверь, и я услышал, как повернулся ключ. Но с тех пор я узнал, – торжествующе продолжал епископ, – что это известный бред умалишенных – воображать себя вареным яйцом. Разве не так, Клод?
