Мансайпл посмотрел на инспектора агрессивно, будто бы тот принялся критиковать его отца за щедрость.
– Насколько я могу судить, вреда никакого, – ответил Генри.
– Верно, никакого. Совсем никакого, – согласился, смягчившись, Мансайпл. – Ну так вот, прежде всего он купил для нее этот дом. Сам он, разумеется, должен был в течение семестра жить в школе, так что матери приходилось разрываться между Кингсмаршем и новым домом. Расстояние всего несколько миль, как вы, вероятно, знаете. Мы, дети, жили здесь весь год под надзором нянек и домоправительниц. Отец любил Крегуэлл-Грейндж, он был для него на первом месте – если не считать семьи.
Через пару лет после свадьбы родился Эдвин. Я появился через полтора года после него. Потом была пауза в шесть лет до появления на свет юного Клода. У матери сформировалось пристрастие к украшениям, и каждый новый младенец был поводом для по-настоящему шикарного подарка от Директора. Действительно роскошные предметы: рубиновые и бриллиантовые гарнитуры, ожерелье в три нитки отборного жемчуга, колье с папоротникообразными алмазами, которое вы видите на фотографии. По моим предположениям, Директор потратил на украшения более двадцати тысяч фунтов. Шестьдесят лет назад это были большие деньги.
– Да и сейчас, – согласился инспектор, которого очень занимал вопрос судьбы этих сокровищ.
Мансайпл продолжал свой рассказ:
– Через два года после рождения Клода – мне было восемь, а Эдвину почти десять, – в семье был большой переполох. Я отлично это помню. Нас, детей, отправили к тете Доре в Бексхилл на полтора месяца и обещали, что когда мы вернемся домой, у нас появится новый братик или сестричка.
Я не знаю, что произошло. Директор никогда об этом не говорил. Знаю только, что ребенок родился преждевременно и мертвым. А мать умерла.
Отец так никогда и не оправился от случившегося. До женитьбы он был человеком довольно замкнутым, с людьми сходился тяжело, но после свадьбы расцвел, стал общительным и почти веселым. Когда мать умерла, он снова спрятался в скорлупу. Хуже того, отец перестал доверять кому бы то ни было за пределами узкого семейного круга. Прежде всего врачам, которых обвинил в смерти жены. Потом недоверие распространилось на коллег в школе, на слуг в доме, и наконец – на друзей и соседей.
Конечно, мы, дети, были слишком маленькими, чтобы все это осознать. Тетя Дора продала свой коттедж и переехала сюда, вести дом. Я едва помню мать и нашу жизнь с ней. В памяти сохранилась золотая дымка – как длинный погожий летний день. А потом все переменилось.
Не то чтобы мы стали несчастны, нет. Тетя Дора была очень добра, а Директор – мы его боготворили, хотя слегка побаивались. Он горячо нас любил. Но… но постепенно отрезал себя от мира за границами дома.
Отец все больше и больше не доверял чужим. Он воображал, будто его биржевые брокеры его же и разоряют, что продавцы обманывают, врач лжет – ну, все в таком роде. В конце концов у него остался только один друг – его юрист, старый Артур Прингл. Они были знакомы со студенческих времен. Отец называл Прингла единственным честным человеком в Англии.
– А потом они оба погибли в автомобильной аварии, – сказал Генри.
– О, вы уже об этом знаете?
– Мне рассказал ваш брат.
– Да… Директор и бедняга старина Прингл в конце концов угробили друг друга. Ирония судьбы, правда? К несчастью, никого из нас не было в стране. Я находился в своем полку на Дальнем Востоке, Эдвин в Буголаленде, Клод в Нью-Йорке. Конечно, как только я услышал новость, то тут же подал в отставку и поспешил домой.
– Подали в отставку? – переспросил инспектор.
– Ну да! В этом же был весь смысл. – Мансайпл остановился. – Давайте я лучше объясню. Надо понимать, что с раннего возраста было ясно: Эдвин и Клод унаследовали отцовские мозги, ведь Директор был одним из лучших специалистов своего времени по классическим языкам. К его прискорбию, никто из нас не заинтересовался академической сферой. Эдвин свое миссионерское призвание осознал в раннем отрочестве, а Клод еще в детстве возился с химическими наборами. Я же умственные способности унаследовал от матери – увы, не ее внешний вид. Поэтому мне только и оставалось, что идти в армию.
Мансайпл говорил спокойно, без тени смущения. Он, очевидно, констатировал факт, издавна признанный в семье.
– На самом деле такое положение вполне устраивало Директора. Он был решительно настроен, что один из нас должен иметь свой дом в Крегуэлл-Грейндже. Эдвин очевидно этого себе позволить не мог, а Клоду предстояло жить там, где потребует его работа. Мне же было совершенно все равно идти в армию или не идти – там занимались стрельбой и играли в поло, но в остальном, признаться откровенно, жилось скучно. Так что я подходил на роль владельца дома идеально.
Директор объяснил нам свои намерения за несколько лет до смерти. Он собирался оставить мне дом и основную часть денег, не говоря уже об украшениях матери, при том условии, что после его смерти я уйду из армии и буду жить здесь. Остальные сразу же согласились. Клод к тому времени уже значительно преуспел в своей профессии, а Эдвину в джунглях деньги были ни к чему.
После смерти отца огласили его завещание, и оно оказалось именно таким, как он говорил. Директор назвал Прингла своим душеприказчиком и оставил ему немного денег, но так как адвокат умер раньше отца, этот пункт был автоматически аннулирован. Из остального одна четверть сбережений делилась поровну между Эдвином и Клодом. Остальные три четверти переходили ко мне – вместе с домом, его содержимым, украшениями матери, хранившиеся в банке. Все это исполнялось при двух условиях. Первое – я должен на постоянной основе поселить здесь тетю Дору, и второе – жить в этом доме и поддерживать его в качестве родового гнезда, куда могут приезжать в любой момент братья со своими семьями. Завещание заканчивалось словами: «Я поручаю своему сыну Джорджу никогда не продавать это жилище, Крегуэлл-Грейндж, но передать его по наследству своим детям или же детям своих братьев. Для содержания настоящей недвижимости я оставляю ему вполне достаточные средства».
Майор замолчал.
– Итак, вы вышли в отставку и приехали сюда жить.
– Из ваших уст это звучит просто и коротко, – сухо ответил Джордж Мансайпл. – А на самом деле все было совсем не так. Когда завещание вступило в силу, мы начали работу по приведению отцовских дел в порядок. Это был кошмар. Он доверял только Принглу, и, видимо, ему была дана инструкция вести как можно меньше отчетных документов. Задолго до того отец отказался принимать чьи-либо советы и управлял делами сам. Если тут уместно слово «управлял». Чтобы долго не рассказывать – а этот рассказ очень долгий, Тиббет, могу вас заверить, – мы выяснили, что Директор промотал большую часть своего состояния на диких биржевых спекуляциях.
Брокер, который вел его дела, перестал этим заниматься много лет назад, поскольку выяснилось, что если он рекомендовал отцу купить хорошие акции, тот немедленно распродавал весь свой запас и вкладывал деньги в самые ненадежные бумаги, от которых брокер его предостерегал. Директор был уверен, что все пытаются его обмануть. Здравого смысла хватило, чтобы сохранить несколько разумных инвестиций, но они не были даже подобием того состояния, к ожиданию которого он нас готовил.
