– Впредь будьте осторожны, Эдит, – предостерег доктор. – По-моему, неблагоразумно бродить одной в такой поздний час.
– Да кому придет в голову приставать к старухе вроде меня? – беспечно отозвалась она. – А прогулка получилась не такой уж одинокой. Люди ложатся спать совсем не так рано, как может показаться. Мистер Галески еще не спал. Как и миссис Хэммонд. И, конечно, Сандра. Она ждала Лидию и слушала радио – передавали свинг. Мне всегда кажется, будто поздний вечер не самое подходящее время для такой музыки.
Внезапно до Мордекая Тремейна дошел весь смысл сказанного ею. Эдит Лоррингтон спокойно гуляла по окрестностям в то время, когда убили Лидию Дэр!
– Вы никого не видели, пока гуляли, мисс Лоррингтон? – спросил он.
– Нет. Было очень тихо, как обычно. – Она перевела взгляд с Тремейна на Расселла. – Мне, пожалуй, пора. В прошлый раз я не застала Сандру, когда заходила к ней, а потом случился этот ужас с бедняжкой Лидией, и у меня все вылетело из головы.
Эдит Лоррингтон кивнула и снова улыбнулась. Друзья смотрели, как она уходит прочь по дороге.
– Что вам известно обо всем этом? – спросил Тремейн.
Пол Расселл пожал плечами:
– Эдит страдает бессонницей. Когда ей не спится, прогулки для нее – обычное дело. В ней сочетается несочетаемое. Порой она кажется доверчивой и невинной, как дитя, а потом высказывает какое-нибудь настолько проницательное наблюдение, что остается лишь гадать, что творится у нее в голове. Взять хотя бы прогулки по окрестностям поздно ночью. Большинство женщин дрожали бы, как котята, очутившись одни на местных темных дорогах, но Эдит темнота нисколько не пугает. Однажды я встретил ее, возвращаясь с позднего вызова, – собственно, так я и узнал про привычку Эдит гулять по ночам, – и она держалась невозмутимо, будто прохаживалась среди бела дня по главной улице Кингсхэмптона.
Тремейн задумчиво посмотрел вслед худощавой, старомодно одетой женщине, которая уже почти скрылась из виду.
– Давно вы лечите ее от бессонницы?
– Несколько месяцев, – рассеянным тоном отозвался Расселл. – На самом деле в подобных случаях мало чем можно помочь.
– Как вы считаете, ей действительно гораздо лучше спалось прошлой ночью? Я знаю, что врачу не полагается обсуждать проблемы своих пациентов, – поспешно добавил он. – Не хочу ставить вас в неловкое положение.
– С учетом обстоятельств вряд ли это можно назвать разглашением, – улыбнулся Расселл. – Вероятность того, что Эдит действительно хорошо спала, очень велика. До вчерашнего дня я назначал ей фенобарбитал, а недостаток барбитуратов в том, что они обладают наркотическим эффектом, люди привыкают к ним.
– Значит, вчера вы попробовали другое средство?
– Да. Я дал ей хлоральгидрат. У него на редкость неприятный вкус.
– Принято считать, что чем ужаснее лекарство на вкус, тем эффективнее подействует. – Глаза Мордекая Тремейна насмешливо заблестели. – По-вашему, это психология усыпила ее?
– Так или иначе, это произошло, – дипломатично проговорил Расселл.
Они прошли обратным путем через сад, а когда достигли клумбы, на которой осталась лопатка, доктор наклонился, чтобы подобрать ее и отнести в садовый сарай.
– Боюсь, Мордекай, на сегодня мои упражнения закончены. До обеда мне нужно еще нанести несколько визитов.
Тремейн понимающе кивнул.
– Было время, когда и мне приходилось работать, – заметил он.
Остаток утра Тремейн провел в саду, никем не потревоженный, но к обеду вышел со смутным ощущением недовольства собой. Ему казалось, будто он так ничего и не добился и бесценные часы утекли сквозь пальцы, вызвав раздражение.
Но об этом твердило только его сознание. В глубине души Тремейн понимал, что вовсе не потратил утро впустую. Хотя никаких определенных результатов он не достиг, его мозг активно работал над решением вопросов, поставленных смертью Лидии Дэр, и ценность этой работы рано или поздно должна была подтвердиться. Рано или поздно – вероятно, когда он задумается над чем-нибудь совершенно другим, – прежние размышления принесут плоды.
За обедом Джин поделилась известием:
– Джералд Фаррант здесь.
Тремейн вскинул голову, забыв о салате.
– Жених?
– Он самый, – подтвердила она. – Остановился в «Адмирале». Приехал сегодня.
– Насколько я понимаю, – сказал ее муж, потянувшись за заправкой для салата, – этот лакомый кусочек сплетни – итог твоего похода в деревню сегодня утром?
– Да, – кивнула Джин и без стеснения добавила: – За сплетнями я туда и ходила.
– А я как раз думал о Фарранте, – вступил в разговор Тремейн. – Не далее как сегодня утром удивлялся, почему его до сих пор здесь нет. Ведь свадьба, если не ошибаюсь, должна была состояться совсем скоро?
– Все объясняется просто, – произнесла Джин. – Вчера, когда Фаррант получил телеграмму, он находился в Шотландии. Его дом в Стерлинге, точнее – неподалеку от него. Фаррант выехал ночным поездом из Эдинбурга и сегодня рано утром уже был в Кингс-Кроссе. Как видите, он отправился сюда немедленно.
– Фаррант… сильно страдает? – спросил Расселл.
Джин сочувственно опустила голову.
– Увы, да. Я мельком видела его. Бедный… – Она осеклась. – Разумеется, он уже не ребенок, а взрослый человек, ему под сорок. Но выглядит так молодо, что невольно относишься к нему как к юноше. Фаррант побывал здесь вместе с Лидией две недели назад и казался таким веселым и воодушевленным, совсем как мальчишка. Ясно было, что он безумно в нее влюблен. А теперь… его не узнать: сильно изменился.
– Для него это трагедия, – тихо произнес Тремейн. – Представляю, каково ему сейчас.
Во время утренних размышлений он рассматривал убийство бесстрастно, как абстрактную задачу, которую требуется решать согласно определенным правилам. Упоминание о Фарранте внезапно напомнило ему о другой стороне дела, где приходилось считаться с человеческой болью и страданиями. В нем вновь пробудилась сентиментальность.
Заметив выражение его лица, Джин Расселл не сказала то, что собиралась, – не выразила надежду, что Джералд Фаррант будет отомщен, а преступник предан в руки правосудия. Эта решимость была уже рядом: в напряженном лице Мордекая Тремейна, в тревожных глубинах его глаз.
После обеда Тремейн не вернулся к своему шезлонгу в саду. Было жарко – слишком жарко. Солнце стояло высоко над головой, заливая лучами деревню. Над медленно плавящимся асфальтом дорог висело знойное марево. Однако Тремейн водрузил на голову свою поношенную панаму и покинул дом.
Ему требовалось пройтись, притом быстро, даже если его бросит в жар; так быстро, чтобы и мысли завертелись как можно стремительнее… и в голове наконец-то прояснилось. В сторону деревни Тремейн не пошел. Встречаться с людьми ему не хотелось. Он не желал праздной болтовни, не собирался поддерживать видимость разговора, пока его мысли, мучительно петляя, ищут путь через пространство и время.
