— Тебе честно понравилось? — спросила Делайла. — Фильм-то жуть какой старый.
— Очень!
Еще как понравилось. Кино — это глупость. А глупость у нас в доме была под запретом. Вдобавок фильм — про любовь. И смешной. Еще два отцовых запрета. Поучительного в нем ни капельки. Никакого особого смысла, просто для развлечения. Вот уж и правда — развлечение. Я ничего похожего за всю свою жизнь не видел.
Это были мои первые каникулы. Самые настоящие.
* * *
Когда я вернулся домой, отец сидел в своем кресле. И смотрел перед собой. Не читал, не слушал музыку — просто так сидел.
— Я даже не стану интересоваться, где ты был, — сказал он.
— Вот и хорошо.
— Однако я подумал, что ты действительно крайне напряженно занимаешься. Быть может, весенние каникулы пойдут тебе на пользу. Быть может, в дальнейшем это положительным образом скажется на твоих успехах в учебе.
Я застыл на месте и посмотрел ему в лицо, но он не захотел встретить мой взгляд.
— Спасибо, что так решил, отец. Ты очень заботливый.
Так я сказал — вроде большую жирную точку поставил в конце дня.
А мне ж никогда и в голову не приходило — до той секунды, — что если я ни на дюйм не отступлю, то отступить придется ему.
4 МАРИЯ. Сюрпризы
Карл устроил мне сюрприз, вернувшись раньше обычного. Где-то в половине восьмого. Я уже пару часов как пришла от Стеллы, но удар для меня все равно был тяжелым.
Во-первых, сюрприз от Карла — это всегда тяжело. Жизнь в нашем доме должна идти по плану, и любое отступление пугает. А во-вторых, Карл улыбался. Широченная такая улыбка была на лице, от уха до уха. Будто его ранний приход — большой и радостный сюрприз. Только меня все равно сомнения брали: не напоминает ли он таким способом, что может нагрянуть куда угодно и когда угодно? Карл часто говорит или делает одно, а подразумевает — и мне дает понять — еще и другое, а то и третье, и четвертое-пятое.
— Как тебе удалось так рано прийти? — спросила я с таким видом, словно это дело хорошее. Во всяком случае, я очень старалась.
— Сюрприз! Взял полдня отгула. Специально для тебя! Приглашаю на свидание, как в старые добрые времена. Как раньше, до детей. Ты и я — и больше никого. Романтика. Знаешь что? Пойдем-ка с тобой в стейк-хаус, где отмечали нашу годовщину!
— Вдвоем? Ты и я?
— Ага! И больше никого.
— Мы не можем бросить детей одних дома.
— А вот и второй сюрприз. На сегодняшний вечер я взял для них няньку!
Иногда мой желудок превращается в акробата, и это было как раз одно из таких мгновений. У меня внутри — кульбиты разные, кувырки и сальто-мортале, но я не имею права этого показывать. Когда Карл преподносит сюрприз, так и хочется сделать ноги, потому что это та самая беда, которая не приходит одна.
Натали и нянька? Не выгорит. И речи быть не может.
— Какую няньку?
— Девчонку, что за пацанами Мак-Криммонов приглядывает.
Мак-Криммоны жили через две квартиры от нашей дальше по коридору.
— Мы ее даже не знаем.
— Они ее знают, не один год, и этого довольно.
— А Натали? Натали ее совсем не знает.
— Натали будет в порядке.
Не будет. И он сам это прекрасно понимал, судя по его тону.
Понимал не хуже меня. Но решил, что Натали должна быть в порядке. И пусть хоть мир перевернется, а Карл от своего не отступит. Он будет требовать, чтобы Натали стала такой, какой, по его мнению, должна быть.
— Я еще никогда ее не оставляла…
— И я о том же. Самое время начинать.
Самое время. Если Карл решил, что время настало, — значит, настало.
Но… боже, боже… Время меня ждало тяжелое. Не то слово — тяжелое. В двадцать раз тяжелее тяжелого. Или в сто.
* * *
Карл заказал бутылку вина.
Я старалась не ерзать в своем кресле.
— Сначала такси, теперь вино. Ты что, банк ограбил?
Такая куча денег на ветер. Мне было тошно на это смотреть. Честно — прямо затошнило. Еще неделя-другая — и все равно придется выложить Карлу, что Си Джею жмут ботинки. А Карл скажет, что Си Джей потерпит, потому как из его отца денежки не сыплются. Зато сейчас он сыпал ими направо и налево. Тратил на то, чего мне и не хотелось-то нисколечко. Ну меня и затошнило, понятное дело.
— Не дергайся. Сегодня наш вечер — вот и наслаждайся.
Я не могла не дергаться. Тем более не могла наслаждаться. Карл это знал и начинал заводиться. Мне ведь вроде было положено радоваться жизни. Я, конечно, притворялась, что так оно и есть. А сама только что из собственной шкуры не выпрыгивала, представляя Натали. Как она там плачет, бедняжка… Она плакала в голос и висела у меня на ноге, пока я шла к двери. Карлу пришлось отцеплять ее от меня: девочке-няньке недостало сил. Или недостало смелости. Я слышала плач всю дорогу по коридору до лифта. Потом двери лифта сдвинулись, мы поехали вниз и я больше не слышала Натали. Зато видела глаза Карла. Он не отрывал их от меня — вроде напоминал, что я не должна чувствовать всего того, что чувствую.
Вообще-то он продолжал делать то же самое и за столиком, пока мы пили вино.
К этому времени Натали — если я действительно знаю ее, а не придумываю — уже охрипла от плача. По крайней мере, осипла.
А что я могла поделать? Только терпеть. Как трудно было усидеть на месте! Никогда мне так трудно не было. Даже жизнь с отцом, по-моему, была лучше, чем те бесконечные минуты.
Натали надо было понемногу приучать оставаться без меня.
Ужин еще не подали, когда Карл взял меня за руку и заглянул в глаза. Во всяком случае, попытался. Я хотела отнять руку. Ладонь жгло так, будто я ее в духовку сунула. Я удержалась, не отдернула, но что за пытка… И я очень старалась не думать о мальчике из подземки. А если ты стараешься о чем-то не думать, то, само собой, только об этом и думаешь. Все остальное исчезает — все, кроме того, о чем ты думать не должен.
— Ну вот что, — сказал Карл, — я не для того бабки выкладываю, чтобы ты витала за тыщу миль отсюда. Мы здесь не за этим.
— А зачем мы здесь? — Смелый был вопрос, слишком смелый. Поэтому я очень-очень быстро добавила: — Ты не подумай, что здесь плохо. Здесь хорошо. Правда. Но все-таки — зачем?
Карл по-прежнему держал мою руку. Я по-прежнему изо всех сил старалась не ерзать. Старалась не думать о Себастьяне. Старалась не думать о том, как Натали надрывается от крика. Себастьян наверняка не такой, пришло мне в голову. Чтобы сделать мне сюрприз, он принес бы готовый ужин из ресторана. Себастьян понял бы, как будет тяжело — и мне, и ей — все время, пока она без меня.
