– И это еще одна причина, по которой я не возьму тебя. Ты не владеешь собой, Шут. Я пришел сказать тебе, что иду один. Я сказал. Спокойной ночи.
И я ушел, оставив его с вороной, которая клевала еду, и Спарк, которая громко всхлипывала, словно пыталась выплакаться за нас обоих.
Следующие дни были полны кутерьмы. Наутро ко мне в покои постучались две швеи и сняли с меня полную мерку для дорожной одежды. Я попросил их обойтись без лишних пуговиц. На следующий день они принесли мне несколько крепких рубашек и штанов в коричневых тонах и плотный плащ, подбитый мехом. Легкие кожаные доспехи доставили отдельно, и они оказались лучше, чем все, какие мне доводилось носить. Нагрудник, защищающий грудь и живот, поножи, наручи – тоже коричневые, без гербов и каких-либо знаков. Было приятно убедиться, что Дьютифул понимает, как важно для меня путешествовать, не привлекая внимания. Но тут принесли еще один сверток. Прекрасный плащ баккипского синего цвета, синие же кожаные перчатки, отороченные белым каракулем, и камзол, весь расшитый оленями и нарвалами. Я заподозрил, что в дорогу меня решила собрать не одна добрая душа.
Мой потрепанный заплечный мешок заменили на новый, из промасленной ткани, с прочными лямками. Первым делом я положил туда записи Би и свечи Молли. Эти вещи отправятся со мной даже на край света.
По замку разнеслось известие, что я скоро уезжаю, и меня завалили напутствиями, приглашениями и подарками. На каждое письмо следовало ответить вежливым отказом. Каждый день Эш, мрачный и молчаливый, приходил ко мне и вручал все эти послания, аккуратно разобранные по видам.
И я снова пришел в покои Шута, и снова потерпел неудачу, пытаясь урезонить его. Я терпел бесконечные проклятия и мольбы взять его с собой. Я продолжал навещать его, а он продолжал обрушивать на меня свой гнев, горе, язвительность и молчание. Я стоял на своем. «Тебе никогда не проникнуть за эти стены без моей помощи. Я – твоя единственная надежда», – твердил он. И чем больше я отказывался обсуждать это, тем упорнее Шут отказывался говорить о чем-либо другом. Я не перестал приходить к нему, но стал с нетерпением ждать дня, когда можно будет прийти в последний раз.
За два дня до моего отъезда Кетриккен попросила меня зайти к ней в зал для аудиенций. Приемная была пуста, поскольку всех предупредили, что мать короля будет занята. Меня пригласили войти сразу же, и я застал Кетриккен с пером в руке. В зале появился стеллаж с двумя десятками свитков. Кетриккен сидела на кушетке, склонившись над листом плотной веленевой бумаги.
– Как ты вовремя, – сказала она. – Я как раз закончила. – И она присыпала свежие чернила песком.
Я открыл было рот, но она вскинула руку, прося помолчать.
– Много лет назад я страдала, как ты сейчас. Я томилась праздным ожиданием, не зная ничего о судьбе моего мужа. О судьбе того, кого любила. – На последнем слове ее голос чуть дрогнул. – Когда я наконец отправилась в путь, меня вели лишь надежда и… – Она постучала кромкой листа по столу, стряхивая песок, и протянула бумагу мне. – Возьми. Это карта. На ней обозначен Клеррес. И Рыбьи Кости, и Уортлтри. Карта, составленная из старых рисунков, слухов и рассказов бывалого моряка.
Я уставился на нее, не веря:
– Того, из таверны? Он мне мало что смог рассказать.
Она улыбнулась:
– Ну, кроме него, были и другие. За эти годы я кое-чему научилась у нашего Чейда. Шпионы любят, чтобы им платили. У некоторых из них хватило ума пройти наверх по цепочке и явиться ко мне с протянутой за деньгами рукой. Немного золота – и они мои, Фитц. А с ними и все, что им известно.
На столе ждали своего часа дымящийся чайник и две чашки. С озорной улыбкой Кетриккен налила немного, изучила цвет настоя и разлила чай по чашкам. Поставив одну передо мной, она зарумянилась и попросила:
– Скажи же, что ты гордишься мной.
– Очень горжусь! Я потрясен!
Ее почерк был мельче, чем у Верити, но рука столь же тверда, а рисунки точны. На карте было отмечено, что к берегу Уортлтри лучше не подходить во время отлива, и еще несколько подобных обрывочных сведений.
Когда мы допили чай, она вдруг сказала:
– Ты ведь не надеешься вернуться, верно?
Я взглянул на нее в изумлении:
– Откуда вы знаете?
– У тебя лицо как у Верити, когда он высекал своего дракона. Он знал, что ступил на путь, откуда нет возврата.
Мы помолчали, потом она сдавленно прошептала:
– Спасибо тебе за сына.
Я поднял глаза от карты и уставился на нее, потеряв дар речи.
– Я знаю уже много лет. Как это было сделано.
Я не стал спрашивать откуда. Может, ей сказала Старлинг. Или сам Верити.
– Твое тело. И воля Верити.
– Меня при том не было, Кетриккен. Я провел эту ночь в теле Верити.
– Он сын Верити. Я знаю.
Больше мы об этом не говорили, и я даже не понял, полегчало ли у меня на душе теперь, когда она призналась, что знает, или только стало еще более неловко.
Я спросил лишь:
– Вы сказали мне, потому что не думаете, что я вернусь?
Она встретилась со мной взглядом:
– Я думаю, ты покинул нас в тот день, когда потерял Би. С тех самых пор тебя здесь считай что нет. Иди и выясни все сам, Фитц Чивэл. И возвращайся к нам, если сможешь. Но сначала пойди и сделай то, что должен.
Прощальный пир состоялся на следующий вечер. Он длился и длился, еды на столах было больше, чем можно съесть, а напитков и подавно. Гости поднимали в честь меня бокалы, а прощальных подарков и сувениров навалили на специально приготовленный для них стол так много, что хватило бы на целый обоз. Все желали мне добра, и та еда, что мне удалось проглотить, была очень вкусна, но с тех пор, как я признался, что ухожу, любое событие казалось мне лишь препятствием, которое нужно преодолеть, чтобы наконец отправиться в путь. Чейд был на пиру, но, по сути, отсутствовал. Шут не пришел.
Было уже очень поздно, когда мы поднялись из-за стола, торжественно покинули зал и направились в гостиную Дьютифула, где мне снова принялись желать доброго пути. Неттл плакала, Чейд клевал носом, а Эллиана вручила платок с наказом окунать его в кровь каждого убитого, чтобы она потом зарыла этот платок в земле своего материнского дома и души убитых никогда не узнали покоя. Я испугался, что она слегка повредилась рассудком. Может, когда я уйду, в ее душе снова воцарится мир. Олух был мрачен. Маленький человечек так и не пришел в себя после возвращения из Ивового Леса, и его песня Силы звучала почти как поминальный плач. Оба принца дали мне слово, что, если я призову их на помощь, они приведут с собой все войско Оленьего замка и клана нарвала. Шайн и Лант держались по сторонам от отца. Шайн обещала мне окружить Чейда всяческой заботой. Лант смотрел побитой собакой. За два дня до этого он явился ко мне и снова попросил позволить ему ехать со мной. Я снова отказал.
