Эгоцентризм
Далее он приводит основные признаки детской пра-логики:
1. Эгоцентрическая логика более интуитивна, скорее синкретична, чем дедуктивна, рассуждения ее не явно выражены. Суждение перескакивает с первых предпосылок прямо к выводам, минуя промежуточные этапы. (Вспомним полисинтетизм первобытных людей и то, как они делают синтез, минуя анализ. – В.Т.)
2. Она мало останавливается на доказательствах и даже на контроле предложений. Ее общим представлениям гораздо быстрее сообщается чувство уверенности и безошибочности, чем если бы все звенья доказательства были представлены вполне ясно (Пиаже, 2008. С. 47).
(У первобытных – отсутствие причинно-следственных связей и равнодушие к противоречиям. – В.Т.)
Дети нечувствительны к противоречию даже в возрасте 7–8 лет (Пиаже, 2003. С. 70).
3. Она пользуется личными схемами аналогии, воспоминаниями о предшествующих рассуждениях, которые оказывают смутное влияние на направление последующих рассуждений (Пиаже, 2008. С. 47). (Непроницаемость для опыта, опора на собственные прежние фантазии у первобытных людей. – В.Т.)
«…Синкретическое восприятие исключает анализ, но в то же время оно отличается от наших схем целого тем, что оно более богато и более смутно, чем они… Известно, что критика ассоциационизма привела Бергсона к следующему заключению: «Ассоциация не является начальным фактом; мы начинаем с диссоциации» (там же. С. 117).
Пиаже полностью согласен с Бергсоном и, следовательно, с Леви-Брюлем, который представлял пралогическое мышление не ассоциативным (сопричастным), а диссоциативным (расчастленным). Вот пример синкретической трактовки причинно-следственных связей 5-летним ребенком:
«Луна не падает, потому что это очень высоко, потому что нет солнца, потому что это очень высоко» (там же. С. 119).
Луна не падает, потому что, во-первых, это очень высоко, во-вторых, потому что солнца нет. Ребенок придумал две причины, совершенно не связанные друг с другом, и его это устраивает. При этом, заметьте, он уже знает, что Луна – это не просто светлое пятно на темном небе, это небесное тело, кто-то ему уже это объяснил. Это уже высокий уровень мышления, на грани формирования научного понятия о светиле, какого не могло быть у первобытных людей. И, тем не менее, партиципация в виде синкретичного псевдопонятия налицо.
«…Можно понять, – пишет Пиаже, – как эгоцентризм детской мысли приводит к синкретизму. Эгоцентризм – это отрицание объективной ситуации, следовательно, логического анализа. Он, напротив, влечет за собой субъективный синтез» (там же. С. 124, прим.).
«…Синкретизм, – пишет Пиаже, – это продукт детского эгоцентризма, ибо именно привычки мыслить эгоцентрически заставляют избегать анализа и удовлетворяться индивидуальными и произвольными схемами целого. В связи с этим понятно, почему детские оправдания, вытекающие из синкретизма, имеют характер субъективных истолкований и даже подобны патологическим истолкованиям, представляющим возврат к примитивным способам мышления» (там же. С. 132).
Позже, в книге «Психология интеллекта» (1948), Пиаже назвал синкретичные суждения детей «предпонятиями». «Эти примитивные умозаключения, вытекающие не из дедукции, а из непосредственных аналогий, Штерн назвал «трансдукцией» (Пиаже, 2003. С. 142).
Логические операции осуществляются путем индукции и дедукции. Дети, первобытные партиципанты и шизофреники не дедуцируют, не индуцируют. У них – трансдукция с прихотливыми перескоками, непредсказуемыми соединениями и невероятными расчленениями.
Интересно, что дети испытывают «потребность в обосновании во что бы то ни стало». Только годам к 11 они научаются говорить «это неизвестно». (Там же. С. 127–130). «…Идея случая отсутствует в детском мышлении» (там же. С. 127). Вот поэтому они такие жуткие «почемучки». Если их не ведут в познании взрослые, у них все равно ничто не останется необъясненным. Они сами все объяснят не хуже, чем шизофреники или первобытные партиципанты, которые все объясняют таким образом, что у цивилизованных людей наступает столбняк. Крокодил не ел женщин, чьи браслеты найдены у него в желудке. Их съел колдун, а браслеты крокодил взял себе в качестве премии. Это миф, творимый наяву. Пиаже обращает внимание «на родство, существующее между патологическим истолкованием и детским обоснованием во что бы то ни стало» (там же. С. 138).
Он представил себе гипотетическую «детскую веру».
«Все связано со всем, и ничто не случайно». Таковы могли бы быть формулы этого верования. Случайная для нас встреча двух явлений в природе или двух слов в разговоре не зависит, по мнению ребенка, от случая. Эта встреча оправдывается доводом, который ребенок выдумывает, как умеет» (там же. С. 127, 128). Очень похоже на то, как Леви-Брюль описал верования первобытных партиципантов. Это то же самое: случайных событий не бывает, не бывает смертей случайных, у всех есть мистическая причина, которую выдумывают, как умеют.
Взрослые могут жить, имея что-то необъясненным. Например, я многим знакомым, включая медиков, задавал вопрос: «Почему у человека такой странный тип роста волос на голове, что растут до бесконечности всю жизнь?» – «А кто его знает! – равнодушно отвечали взрослые люди. – Тебе это надо? Растут и растут». Дети, обнаружив что-то неизвестное, не могут жить с неизвестностью, они обязательно найдут объяснение, которое будет фантастическим, нелепым, смешным, но будет. Они прирожденные интерпретанты.
Среди шизофреников встречаются т. н. интерпретанты: люди, одержимые маниакальной страстью все объяснять. Провалившись в кроличью нору, Алиса встретила там именно интерпретантов, которые ей все объяснили, как умели, каждый по-своему. Сама Алиса тоже завзятая интерпретантка. В этой части сказка Кэрролла прекрасно передает детское мышление с его страстью к «истолкованию во что бы то ни стало» и патологический стиль этих толкований.
Пиаже не читал Кэрролла, он приводит мнение психиатра: «И д-р Дромар делает справедливое заключение, что «способ мышления у интерпретантов, одним словом, их манера воспринимать и рассуждать напоминает некоторые наиболее существенные черты примитивной мысли и детской мысли» (там же. С. 131).
«Итак, мы можем сделать вывод, – заключает Пиаже, – что потребность в обосновании во что бы то ни стало есть общий закон вербального понимания ребенка и что этот закон, в свою очередь, вытекает из синкретизма детского рассуждения. Из того, что для синкретизма все связано, все зависит от всего, все воспринимается через схемы целого, построенные из образов, через аналогии частностей, через сопутствующие обстоятельства, – естественно вытекает, что идея случая или произвола не существует для синкретического ума, а поэтому можно найти основание для всего. В то же время синкретизм – это продукт детского эгоцентризма, ибо именно привычки мыслить эгоцентрически заставляют избегать анализа и удовлетворяться индивидуальными и произвольными схемами целого. В связи с этим понятно, почему детские оправдания, вытекающие из синкретизма, имеют характер субъективных истолкований и даже подобны патологическим истолкованиям, представляющим возврат к примитивным способам мышления» (там же. С. 131, 132).
