«В мире животных нет психопатологии», – пишет Поршнев. «Целая цепь ученых от Уоллеса до Валлона доказывала и доказала, что человеческое мышление не является линейно нарастающим от животных предков полезным свойством; напротив, оно в антропогенезе и в онтогенезе у ребенка сначала вредно для каждого индивидуального организма, делает его беспомощнее по сравнению с животным; лишь дальнейшее его преобразование понемногу возвращает ему прямую индивидуальную полезность. Но как же, если исключить всякую мистику, объяснить это неполезное свойство?» (там же. С. 367).
Через неадекватные рефлексы, которые выведут на безумие, – считает Поршнев.
«Реакции человека во второй сигнальной системе противоположны первосигнальным реакциям, – констатирует он, ссылаясь на И. Павлова. – Но что бы это могло значить? Что способно «отменять» машинообразные автоматизмы первой сигнальной системы?.. Барьер, который во что бы то ни стало надлежит взять, состоит в следующем: раскрыть на языке физиологии высшей нервной деятельности, какой субстрат может соответствовать слову «противоположность». Есть ли в механизме работы мозга еще на уровне первой сигнальной системы, т. е. в рефлекторном механизме, вообще что-нибудь такое, к чему подходило бы выражение «наоборот»? Если да, останется объяснить инверсию, т. е. показать, как оно из скрытой и негативной формы у животного перешло у людей в форму речевого внушения» (там же. С. 199, 200).
Именно Поршнев ввел понятие «инверсия» в теорию происхождения сознания. Отсюда мое название всей теории происхождения человека. Во-первых, потому что происхождение сознания является самым главным моментом теории антропогенеза, а оно сформировалось через «безумную» инверсию. Во-вторых, мной выяснено, что до начала собственно сапиентации предки человека прошли через ландшафтную инверсию «земля-море-земля».
Для того чтобы объяснить инверсию сознания, Б. Поршнев использовал такой феномен нервной деятельности, как торможение.
Оценка потенциальных степеней свободы нервной системы человека дает цифру с астрономическим числом нулей, что ставит вопрос о механизме блокировки. Для того чтобы завести хоть что-то, мозгу надо заблокировать все остальное. Отсюда и начал развитие своей теории психогенеза Б. Поршнев.
Надо отметить, что впервые идею о связи торможения с сапиентацией высказал Ч. Шеррингтон в кулуарах одной из Международных конференций психологов. И. П. Павлов озвучил ее на одном из своих семинаров. Цитата: «Если нервная система имеет отношение к уму, то он (Шеррингтон. – В.Т.) полагает, что это именно только торможение» (Павлов, 2001. С. 374). Можно предположить, что отсюда идея была воспринята Поршневым, который в 20-е годы жил в Ленинграде. Кстати сказать, Ч. Шеррингтон, если верить И. Павлову, высказывал также скепсис по вопросу о происхождении ума, а именно: нет «даже приступа» к этой задаче (там же. С. 375). Бихевиористы, включая Кёлера и Йеркса, не убеждали и Шеррингтона.
Ни один из великих психологов и физиологов XX в. не верил, что бихевиористы что-либо открыли или могут открыть в происхождении сознания, изучая обезьян.
Ни один: ни Павлов, ни В. М. Бехтерев, ни Введенский, ни Ухтомский, ни Шеррингтон, ни Кречмер, ни Фрейд, ни Юнг, ни Адлер, ни Лакан, ни Н. П. Бехтерева, – никто. А теперь скажите – кто заблуждался?
А. А. Ухтомский выяснил: реакция торможения составляет большую часть энергии, чем начальное возбуждение. Проводя один импульс, мозг одновременно блокирует остальные, и это «занимает» его больше, чем непосредственно выполняемая работа. Торможение обходится дороже возбуждения. Создание предпосылок для работы – тяжелее самой работы. Вставал вопрос: как мы вообще можем что-либо делать?
А. Ухтомский нашел ответ в учении о доминанте, значение которого трудно переоценить. «Мозговой очаг единственной степени свободы, открывающейся в данный момент, сам и тормозит все остальные степени свободы, так и оттягивает на себя от соответствующих центров направляющееся к ним нервное возбуждение. Вот почему все поступающие раздражения, которые должны были бы вызывать одновременно множество всяческих рефлексов, не взрывают организм, а содействуют эффекту одной рефлекторной дуги, в данный момент господствующей, доминирующей, т. е. экспроприирующей все прочие возможные» (Ухтомский, 1950. С. 318).
«Доминанта» захватывает множественные очаги возбуждения, притормаживая их собственные импульсы, сопрягает их и направляет в единый очаг возбуждения; ее тормозная функция столь же важна, как функция возбуждения, и одномоментна ей; это диалектика в физиологии нервной деятельности, выражаемая парадоксом: возбуждение благодаря торможению. Возбуждение и торможение – это тождество противоположностей в динамике центральной нервной системы.
Б. Поршнев заменил множественное число на единственное. «Не сопряженные торможения, а сопряженное торможение; не торможения в центральных областях, а торможение в некоторой центральной области; не торможение сопряженных с доминантным очагом (центром) других очагов (центров), но торможение сопряженного очага, или центра… Эта перемена множественного числа на единственное помогает объяснить природу неадекватных рефлексов…» (Поршнев, 1974. С. 245). Сверхзадача, которую поставил перед собой Поршнев, «барьер», который он брался осилить таким образом, – это объяснение происхождения сознания. Как мы видим, в качестве первичного условия зарождения сознания фигурируют два динамических (не анатомических!) центра в одном мозге. Имеются в виду центры возбуждения и торможения.
Увы, порочность его рассуждений проявилась уже в том, как он волюнтаристски «сколотил» второй центр. С первым все ясно – это доминанта Ухтомского, которая сгоняет все импульсы, которые могли бы воспрепятствовать тому единственному, который «выбрал» мозг, направляя их в «узкое горлышко» нужной реакции. Допущение, будто наряду с доминантой возникает «тормозная доминанта», является не дополнением учения Ухтомского, а ликвидацией его. Б. Поршнев «вынул» диалектику нервной деятельности из учения о доминанте и подставил ей внешнюю, механистическую квазипротивоположность. Доминанта перестает быть доминантой, если очаги сопротивления, которые она обращает себе на службу, не множественны и не мелки.
Учение о «тормозной доминанте» понадобилось Б. Поршневу для того, чтобы объяснить «природу неадекватных рефлексов». Дело в том, что в каждой лаборатории, изучающей рефлексы, со временем накапливается корзина «отбросов». Их называют «рефлекторными извращениями», «неадекватными рефлексами», «экспериментальными неврозами», отмечают на полях дневников и забывают. Обезьяна, прежде чем подойти к кормушке, подбегает к двери. Собака отряхивается или чешется. Самец лягушки пытается «обнять» лапами воздух, и т. д. и т. п. Поршнев провел опыты на домашнем животном. Он не выводил свою собаку на прогулку до тех пор, пока она не начинала «энергично, быстро» топать передними лапами. Ее выводили. Когда данный рефлекс закрепился, на него перестали реагировать. Бедная Ласка топала напрасно и однажды, будучи в полном отчаянии, села на хвост и начала «передней правой лапой проводить себе по морде». Экспериментатор (т. е. Б. Поршнев) предположил, что данное движение «является антагонистом первого» (вот оно – явление «тормозной доминанты»! – В.Т.) и начал закреплять его. Закрепил. Однако мучения собаки на этом не прекратились. «Однажды Ласка была озадачена, когда подошла ко мне, сделала «утирание носа», а я не шелохнулся», – пишет Поршнев (там же. С. 211). Ласка терпела-терпела, а потом начала «трюкачить». Сев, собака передними лапами накрест многократно взмахивала выше головы…
