Фактология в очередной раз вступает в противоречие с утверждениями Ю. Семёнова. На самом деле это животные изменяют ландшафты под свои потребности, а первобытные люди никогда этого не делают.
Выглянув в окно, мы видим: человек на самом деле преобразует ландшафт, – напротив стоит большой дом, а раньше был пустырь. Поэтому до сих пор никто даже не пытался оспорить тезис «преобразующей деятельности первобытного человека», настолько очевидной кажется эта «культур-антропологическая доктрина», ставшая источником сотен книг и диссертаций (Ю. Семёнов, к сожалению, не ссылается на тех представителей философской антропологии, которые внедрили это абстрактное суждение, абсолютно ложное, в позитивную науку о древности).
Преобразование среды началось только после «неолитической революции», связанной с переходом к земледелию и скотоводству, т. е. с началом цивилизации. Этому событию примерно 9 тыс. лет, тогда как Человек разумный обитает на планете как минимум 40 тысяч лет. Имея, в отличие от других животных, универсальную природу и будучи всеядным, первобытный человек может адаптироваться к любому ландшафту, поэтому у него нет необходимости менять что-либо «под себя».
Этнология, которую любит привлекать в обоснование своих тезисов Ю. Семёнов, свидетельствует именно об этом. Для этнологов прошлого представляло большую проблему найти в лесу какое-либо дикое племя. Приехав в тайгу или джунгли, где совершенно точно обитало племя первобытных людей, этнологи часто вообще не могли обнаружить следов присутствия человека и уезжали ни с чем, обойдя всю округу. Между тем их неотступно сопровождали те, кого этнологи разыскивали.
Первобытные люди никогда не берут у природы больше, чем она может дать, заботятся о воспроизводстве ее возможностей и адаптируются в ландшафте настолько, что фактически сливаются с ним. Случалось, что, высадившись на небольшом атолле, моряки, обследовав остров, считали его необитаемым, в то время как на нем жило немалое количество людей. Викинги, прибыв в Гренландию, сочли ее необитаемой, потому что эскимосы ничего не изменили в хрупкой северной природе.
Первобытный человек в природе старается не оставлять даже естественных следов своего обитания, в отличие от других крупных животных, присутствие которых заметно невооруженным глазом по оставляемым следам. Прожив тысячу лет в одной местности, первобытное племя может перейти в другое место, оставив ландшафт в точно таком же виде, каким он был до прихода сюда людей, в отличие от животных, например термитов. Бобры, поселившись в обычном лесу, через который протекает ручей, превратят его в непроходимое болото, настроив плотин, – вот вам оба признака т. н. «производства» согласно Семёнову: сооружение предметов и изменение ландшафта.
Первобытные люди, поселившись в лесу, будут жить в лесу; поселившись на болоте, будут жить на болоте, оставляя неизменным природный ландшафт. Антропогенные ландшафты, сотворенные первобытными людьми, науке неизвестны.
Это Homo civilis все подгоняет под себя, попирая природу, у первобытных людей другая психология. Предметом монографии Ю. Семёнова является именно она, но судит он о ней так, будто рассуждает о Homo civilis. Этот когнитивный диссонанс является следствием субъективного мировосприятия современного человека. Это «призрак рода» по Бэкону.
Там, где есть производство, возникает необходимость его организации, отсюда, если изложить мнение Ю. Семёнова предельно кратко, проистекает причинность перехода от стада к обществу с его моралью. Основу первобытной морали составляют ограничения, табу. Далее этот материалист, марксист и атеист выдает настоящий перл:
«Самые первые моральные нормы были насильственно навязаны формирующимся людям слепой, не познанной ими и поэтому противостоящей им как стихийная внешняя сила производственной необходимостью в подавление животного индивидуализма» (Семёнов, 1966. С. 278; Семёнов, 2002. С. 363).
Намеренно даю ссылки на оба издания книги Ю. Семёнова: была надежда, что в повторном издании он откажется от саморазоблачительного откровения. Ибо это ничем не прикрытый креацианизм, что выявляется, стоит только лишь заменить выражение «производственная необходимость» выражением «Высшая сила». Производственная необходимость выступает здесь именно в этой роли, называемая «стихийной внешней силой». Это еще один когнитивный диссонанс: между дискурсивной научностью и фактической апелляцией к «стихийной внешней силе» как побудительной причине сапиентации. Далее возникает законный вопрос: важно ли, под каким названием фигурирует фактор Бога, привлекаемого в качестве внешней причины событий? Имя Бога важно для проповеди, для научной эволюционной теории это не важно, что и доказал в который раз, но далеко не первым, Ю. И. Семёнов.
Очередной когнитивный диссонанс возник уже у меня. Если эту концепцию можно называть «единственным понятийным построением, обладающим признаками научной теории» в палеоантропологии, то чего стоит вся наука?
Концепция Ю. М. Бородая
Событием конца XX в. стала книга Ю. М. Бородая «Эротика. Смерть. Табу. Трагедия человеческого сознания» (1996). Резкая критика степуляционных представлений подкреплена в ней убедительным анализом рефлекторной теории начала сознания. «Наивная точка зрения на генезис сознания как необходимый результат количественного роста и усложнения нервных механизмов – не выдерживает критики», – пишет он (Бородай, 1996. С. 22).
«Рефлекторное кольцо, поскольку оно остается рефлекторным (т. е. необходимо включает в себя внешний стимул), всегда имеет один «конец». Этот «конец» постоянно находится в точке контакта с чем-то «другим», чем само «кольцо», т. е. в точке контакта с постоянно меняющейся средой (раздражителем). Пульсация этой точки и является подлинным двигателем взаимодействия – внешним двигателем рефлекса, насколько сложноопосредованным бы ни был последний в целом. Постулировать же некий внутренний «самодвигатель», а затем (поскольку само представление о «самодвигателе» кажется диким) пытаться объяснять его самодвижение внешним воздействием, – это попытка не разрешить, а прикрыть и запутать проблему» (там же. С. 31). Это ясная, простая и убедительная критика концепции «опережающего отражения» П. Анохина.
Психика человека имеет «в себе» внутренний источник движения, а рефлексология не может постулировать внутренний самодвигатель, говорит, если кратко резюмировать, Ю. Бородай, и с этим невозможно спорить. Отсюда: первые «диагностические» проявления сознания – это некие движения психики, не обусловленные внешним стимулом, по крайней мере необусловленные непосредственно. По сути дела – психозы. К такому пониманию и подводит Бородай. «В чистом виде, – пишет он о первобытном мышлении, – это мышление шизофреника. И при ближайшем рассмотрении оказывается, что «каждый носит в себе в скрытом виде свою шизофрению» (Выготский). Не является ли эта скрытая форма исходной?» (там же. С. 49).
Он критикует рефлексологию и совершенно отходит от рассуждений о костях, булыжниках, «гоминидной триаде», давая общую характеристику палеоантропологии: «На современном уровне развития антропогенетической теории дело часто обстоит как в сказке: «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что» (там же. С. 14). Ввиду такой позиции, Бородай ищет исток сознания в сфере чистой идеации, не опираясь на морфогенез и вообще на телесное начало.
