Непонятно одно: зачем ограничивать Бога логической возможностью? Бог может сделать даже то, что абсурдно. Но, что позволено Богу, не позволено Чалмерсу, который доказывает, опираясь на абсурд, то, что в доказательствах не нуждается. Очевидно, что сознание имеет иную природу, чем физические явления. Здесь возникает интересный вопрос: зачем вообще понадобилось ломиться в давно открытую дверь? Ведь Чалмерс, по сути дела, доказывает, что сознание и материя суть не одно и то же. Думаю, что это отнюдь не праздный вопрос. Новое обращение к старому вопросу, который Ленин назвал «основным вопросом философии», понадобилось в связи с открытием в квантовом мире явлений, которые раньше ассоциировались исключительно с сознанием: нелокальности, вневременного быстродействия, суперпозиций. Надо отдать Чалмерсу должное: он, в отличие от того же Деннета, думает о самом главном. Думает тяжело, впадает в абсурд, но это заслуживает уважения, в конце концов, философы и поэты оцениваются не по достижениям, а по значимости своих поражений.
Дуализм Декарта прост. Это психофизический дуализм: материя, атрибутом которой является протяженность, и сознание, которое вне протяженности. Чалмерс прав: декартов дуализм умер, сраженный не альтернативной философией, а физикой, которая выяснила, что протяженность для материи неатрибутивна. В физическом мире есть то, что не имеет размера и этим подобно сознанию. Отсюда вопрос: не является ли сознание отчасти физическим? Является, отвечает Чалмерс тезисом о естественной супервентности сознания на физических свойствах. Но физическим законам оно не подчиняется; подчинялось бы, было бы предсказуемо, а оно непредсказуемо. Следовательно, должны существовать во Вселенной параллельные физическим психофизические законы. Если мы их раскроем, мы поймем эту новацию, эту тайну, которая не есть тайна мозга, это тайна Вселенной. «Психофизические законы – это фундаментальные законы природы, не являющиеся физическими» (там же. С. 120). Чалмерс считает себя основателем нового, некартезианского дуализма, который называет натуралистическим.
Возникает вопрос: как можно еще трактовать противоречие между естественной супервентностью сознания всему остальному миру и его логической несупервентностью? Здесь возможен ответ в духе Делёза: смысл есть нонсенс, а нонсенс вообще не подчиняется никаким законам, он алогичен, глупо требовать от него логической супервентности чему бы там ни было (Делез, 1998). Но тогда встает вопрос не о психофизических законах, а о том, что в истоке сознания лежит безумие.
Другое возможное решение: дать этой натурфилософии более последовательную материалистическую интерпретацию, поставив психофизические законы не параллельно физическим, а вслед за ними (эпифеноменализм). Все-таки сознание базируется в теле человека, порождается мозгом, а другого сознания еще никто не выявил доказательно, следовательно, не приходится лить воду на пустую мельницу. Мы просто должны признать, что сознание – это что-то новое в сравнении с порождающей его материей, но это не означает, что материя совсем не при деле.
Новация потому и новация, что отличается от своей почвы принципиально. Растение вырастает из почвы, но это абсолютная новация, способная к автотрофному питанию, к чему почва неспособна. Если вдуматься, то яркая краснота свеклы не менее удивительна, чем яркая самобытность сознания; я с детства не перестаю удивляться свекле, с тех пор как в детсадовском возрасте бегал со свеклой и пытал взрослых, почему она такая красная, ведь в земле красной краски нет. Теперь понимаю, что тогда случайно «открыл» эмерджент – новацию, не содержащуюся в исходных феноменах.
Д. Чалмерс категорически отрицает материализм, используя при этом опять-таки не доказательство, а образ. На этот раз это некая Мэри, которая выросла в черно-белой комнате и знает все физические факты о процессах в мозге при восприятии цвета. Но вот она выходит из комнаты и видит красный цвет. Она узнаёт нечто новое, – каково это, видеть красное. «Аргумент заключается выводом, что физические факты не исчерпывают все факты и что материализм ложен», – пишет Чалмерс со ссылкой на Джексона, который и придумал данный аргумент (там же. С. 131).
Аргумент живуч, благодаря абстрактности, хотя образ должен был бы сделать его понятным любому. Представим себе не абстрактно красный цвет, который увидела Мэри, а конкретно красный объект, например свеклу. Да, красный цвет не содержится ни в почве, ни в семенах, это абсолютная новация, но любой химик или биолог объяснит ее, используя исключительно материалистические аргументы. Для этого ему не понадобится дуализм свеклы и грядки. Вообще это вопрос не онтологии, а эпистемологии: мы имеем дело с примитивными представлениями о материализме; Чалмерс критикует вульгарный материализм, наивно думая, будто другого не бывает.
Второй аргумент заключается в том, что «материализм не может объяснить появление нового в этом мире» (там же. С. 136). Но, как показал предыдущий пример, даже вульгарный материализм, даже не прибегая к диалектическим методам, объясняет все новации, кроме сознания.
Но есть материализм, который объясняет и это и с которым Чалмерс, судя по его текстам, совершенно не знаком, что не удивительно. Это диалектический материализм, о котором в англо-американском научном сообществе большинство не знают даже по названию. Диалектику там знают только как античное искусство спора, не имеют представления о законах диалектики, открытых Гегелем.
Конкретный пример, характеризующий незнание диалектики даже ведущими западными учеными. Создатель синтетической теории эволюции Э. Майр был очень удивлен, когда узнал, что К. М. Завадский назвал его труды «чистым диалектическим материализмом», а потом, будучи заинтригован, «тщательно исследовав литературу по диалектическому материализму», «столкнулся с длинным списком принципиальных положений», подтверждающих правоту К. Завадского, причем не только относительно его, Э. Майра, идей, а относительно всей теории эволюции (Майр, 2004. С. 73–74). Подобно Журдену, узнавшему в почтенном возрасте, что говорит прозой, Майр на седьмом десятке лет узнал, что пишет как диалектический материалист. Именно поэтому его «синтетическая теория эволюции» верна. Между прочим, она вышла из идей С. Четверикова, Н. Тимофеева-Ресовского и И. Шмальгаузена. Эти русские ученые являлись не наивными, а осознанными диалектиками.
На наивизме западных ученых во многом сказывается влияние Б. Рассела, едва ли не главного корифея англо-американской философии, который, высказавшись о Гегеле в своей «Истории западной философии» пренебрежительно, не потрудился дать сколько-нибудь компетентную критику. Самое удивительное, что из всех философий расселовский «нейтральный монизм» ближе всего именно к гегелевской философии Абсолютного духа. Если б Рассел это отметил, он стал бы ученым, нашедшим верификацию гегелевской философии в физике XX в., а не основоположником «новой» философии. Подозреваю, что причина пренебрежительного отзыва Рассела о Гегеле – нежелание быть вторичным.
Между тем, кроме законов диалектики, до сих пор нет доктрин, объясняющих, как в мир приходит новое. Кроме, разумеется, Промысла Божьего. Чалмерс точен «до наоборот», уверяя, будто материализм не способен объяснить новации.
