На самом деле, кроме диалектического материализма, нет ни одной доктрины, объясняющей новации, не прибегая ни к Богу, ни к Абсолютному Духу. Разумеется, эти объяснения схематичны и предельно абстрактны, но других пока нет. Диамат – как демократия: плохо, но лучшего никто не придумал. (Если кому-то пришла на ум синергетика, то это «второе издание» диалектического материализма.)
Если принять во внимание эти законы – единства и борьбы противоположностей, перехода количественных изменений в качественные, отрицания отрицания, – то получается, что Чалмерс не прав, предлагая дуализм, как единственный выход. Этот материализм никогда не уверял, будто у материи есть такой атрибут, как протяженность, но только движение, а это современной физикой не опровергнуто. Он всегда утверждал логическую несупервентность (говоря словами Чалмерса) материи и сознания. Более того: весь зиждется на этом противоречии. В нем есть весьма эвристичная идея отражения (Ленин), которая не только вписывается в современную картину мира, но и, похоже, при правильном развитии способна объяснить странные явления, например, когда в мозге наблюдается вневременное быстродействие или когда две элементарные частицы копируют движения друг друга на большом расстоянии без передачи импульса. Это принцип зеркальности, работающий в Космосе, в микромире и в человеческом мозге.
Эмерджентная теория
Ближе всех к диалектико-материалистическому решению проблемы сознания подошли представители эмерджентной теории сознания, опирающейся на биологическую теорию эмерджентной эволюции, созданную еще в 20-е годы XX в. С. Александером и др. Основные принципы совпадают с отдельными базовыми положениями диалектического материализма.
Прежде всего это теория материалистическая. Во-вторых, она признаёт скачкообразность развития. В-третьих, признаёт диалектику целого и части, согласно которой целое больше суммы входящих в него частей. Когда частей набирается достаточно, чтобы образовалась новая целостность, появляется эмерджент, т. е. качественно новое явление. Вот так эмерджентисты, не читавшие Гегеля, повторно открыли диалектический закон перехода количества в качество.
Наиболее интересным представителем эмерджентной теории сознания является Д. Сёрл, который дал свою интерпретацию картезианского начала: «Начиная с Декарта, проблема отношения сознания и тела формулируется следующим образом: как объяснить связь двух по видимости совершенно различных родов вещей?» «Почему на протяжении столетий она не находит решения? Ведь решена же «проблема отношения пищеварения и желудка». Мы сразу видим более «земной», чем у Чалмерса, уровень: психофизиологическую, а не психофизическую проблему.
Сёрл сводит обозначенную проблему к четырем подпроблемам: 1) сознание как таковое (consciousness); 2) интенциональность: «как вещество внутри моей головы может быть о чем-либо?»; 3) субъектность; 4) ментальная причинность: «как ментальное может воздействовать на физическое; я хочу поднять руку – и она поднимается» (Сёрл, 2002. С. 7–9).
Далее Сёрл критикует одностороннюю теорию причинности, когда «события в материальной, физической области причинно обуславливают события в другой, несубстанциальной, ментальной области», и предлагает «более тонкую концепцию каузальности». Для этого он предлагает обратиться к физике, где существует разделение на микро- и макросвойства систем. О воде в стакане мы говорим, что она мокрая. Но «невозможно вытащить молекулу из стакана воды и сказать: «Эта молекула мокрая». Точно так же мы можем сказать о мозге, что он обладает признаками сознания, но не можем сказать того же о нейроне (там же. С. 13). Это Сёрл озвучил позже шумихи вокруг «клеток разума» (т. н. «зеркальные нейроны»). Не могу с ним не согласиться, т. к. мной эти «клетки разума» не воспринимались с самого начала.
Сёрл переводит стрелки на движение, взаимодействие, совершенно в духе диалектического материализма («движение – все»). «В нейронах или нейронных модулях происходят определенные электрохимические процессы, и эти процессы являются причиной сознания» (там же. С. 14).
Интенциональность Сёрл объясняет физиологическими процессами. Например, чувство жажды возникает в гипоталамусе под воздействием ангиотензина, который синтезируется из ренина, секреторно выделяемого почками. По той же схеме Сёрл объясняет зрительные, слуховые, тактильные ощущения, сексуальное влечение.
А вот субъектность, которой обладают люди как биологические существа, ни электрохимическими, ни физиологическими процессами необъяснима. Сёрл требует признать субъектность как следствие самосознания. «Состояние моего сознания в настоящий момент есть свойство моего мозга, но мое сознание доступно мне и недоступно вам. А состояние вашего сознания есть свойство вашего мозга, и ваше сознание доступно вам и недоступно мне. Итак, субъектность есть объективный биологический факт… Если факт субъектности не согласуется с определением «науки», то мы должны отбросить не факт, а это определение» (там же. С. 15).
В русском переводе, к сожалению, стоит не «субъектность», а «субъективность». Удивительно, как редактор не заметил абсурдность выражения «субъективность есть объективность». У Сёрла этого, разумеется, нет. Дело в том, что в значении, в каком у нас употребляется понятие «субъективность», на Западе употребляется выражение «психологизм». Мы говорим: «такой-то (имярек) проявляет субъективность в отношении того-то». Там говорят: «такой-то (имярек) проявляет психологизм». Слово subjectivity, употребляемое Сёрлом, это не «субъективность», а «субъектность».
Признание субъектности в сильной формулировке (объективный научный факт; наука, не признающая субъектность, сама должна быть отброшена) не позволяет полностью относить Сёрла к редукционистам. Но, с другой стороны, биологизаторский подход заранее упреждает, что никакого решения проблемы субъектности Сёрл дать не сможет – и не даёт в итоге.
Проблему ментального причинения Сёрл решает, используя образ молотка. Молоток можно описывать на макроуровне, как тело, обладающее необходимой твердостью; молотковидная фигура из ваты молотком служить не может. Твердость есть причина молотка. Но сама она обусловлена входящими в тело молотка молекулами. «Существование двух уровней описания мозга, макроуровня ментальных процессов, и микроуровня нейронных процессов, аналогично существованию двух уровней описания молотка» (там же. С. 16).
Сёрл упускает один момент: молоточника. Даже самый твердый молоток не проявит свои качества, если кто-то не возьмет его в руки. Следовательно, все упирается в одну проблему: в проблему субъектности. Прочие три подпроблемы зависят от ее решения.
Казалось бы, в лице Сёрла перед нами очередной автор легких ответов на трудные проблемы сознания, но это не так. Он полон скепсиса в отношении бихевиоризма, когнитивной науки, кибернетики, теории информации, структурализма, социобиологии («все эти дисциплины принесли одно только разочарование»).
«Последние попытки опираются на аналогию между человеческими существами и цифровыми компьютерами», – пишет Сёрл. И далее: «Скудные знания о мозге все время заставляют нас считать новейшую технологию его моделью. В детстве, например, нам говорили, что мозг – это телефонный коммутатор. Удивительно, но Шеррингтон, великий английский ученый, полагал, что мозг работает наподобие телеграфа. Фрейд сравнивал мозг с гидравлической и электромагнитной системой, Лейбниц – с мельницей, а кто-то из греков считал, что мозг подобен катапульте. В настоящее время такой метафорой служит цифровой компьютер» (там же. С. 27, 28). Это критика в адрес Деннета и других редукционистов, сводящих мозг к машине и уверенных, будто сознание человека можно объяснить многофакторным анализом функций, как мы объясняем компьютер, перечисляя его функциональные возможности.
