А ведь мозг дельфинов называют неразвитым! При этом только в нем есть признаки, характерные для людей.
Завершаю цитату из монографии, посвященной морфологическому развитию мозгов высших млекопитающих: «…как раз у дельфинов был найден целый ряд архитектонических и нейронных признаков, считавшихся до сих пор характерными для людей с тяжелыми, обычно врожденными изменениями центральной нервной системы» (Богословская, Поляков, 1981. С. 148).
Психика животных и сознание людей связаны через безумие, как инверсию, сломавшую рефлексы животных. Именно у дельфинов найден «целый ряд архитектонических и нейронных признаков», характерных для безумных людей. Напомню, что у дельфина два автономных мозга в одной голове. Видимо, с этим и связано формирование архитектоники мозга и образование нейронных популяций, предрасположенных к провокации безумия.
Морфологическое развитие мозга у высших млекопитающих подтверждает идею Э. Кречмера, которую многажды пытались опровергать, но психологи и психиатры вновь и вновь возвращались к ней, – что врожденные болезни центральной нервной системы являются рекапитуляцией древних форм психики и имеют филогенетическое значение.
Опровержения, кстати сказать, были беспомощными. Пример – фундаментальный труд Б. В. Зейгарник «Патопсихология» (Зейгарник, 1986). Высказав свое негативное отношение к идее Кречмера, Зейгарник, имеющая огромный опыт работы в психиатрии, никак не опровергает ее, – ни логически, ни практически. В книге, имеющей такое обобщающее название, следовало бы привести хоть какую-то аргументацию ради полноты картины. Она отсутствует не потому, что авторитетный специалист Б. Зейгарник не владеет предметом. Скепсис в отношении идеи Кречмера не обоснован не только в ее книге, но нигде. Выражается он часто, не аргументируется ничем. И это, идя от противного, является доказательством истины.
Путь к человеческому мозгу должен был сопровождаться морфологическими изменениями, смысл которых заключается в сближении двух «автономий» одной ЦНС, из которых вначале должна была образоваться «конфедерация», потом «федерация», потом унитарное «государство клеток».
Полушария обмениваются информацией через скопление нервных волокон, называемое мозолистое тело.
Мозолистое тело является главной кортикальной комиссурой. Оно наличествует у всех млекопитающих, за исключением самых низших представителей класса. Плотность волокон, составляющих этот сгусток, одинакова у животных и человека, а вот их число чрезвычайно вариабельно. Общее число нервных волокон в мозолистом теле мозга человека достигает астрономической цифры 200–350 миллионов (Макаров, 2002. С. 222). Разница между человеком и животными, даже самыми умными, включая дельфинов и обезьян, не в два и более раз, а на порядок или даже два. Здесь мы видим качественный порог, тогда как по остальным критериям, заключенным в мозге, разница имеет количественное значение или отсутствует совсем.
Еще немного анатомии. Выше говорилось о том, что в последнее время морфологи пересматривают традиционные представления об архитектонике мозга, которые базировались раньше в основном на показателях специализации нейронов. Начиная с Лешли, начался пересмотр старых представлений, источником которых являлся лабораторный микроскоп.
Специалисты начали говорить о том, что самым «отчетливым признаком уровня развития животного» является «величина соотношения саггитальных сечений мозолистого тела», при том что плотность волокон, образующих мозолистое тело, «примерно равна у человека и животных (400 тысяч в 1 мкм сечения)». (Там же. С. 222.)
Немалую роль в пересмотре старых представлений сыграла психология, изучавшая поведение животных, а также этология. Практика, являющаяся, как известно, критерием истины, показала неистинность лабораторных классификаций. Сложность нейронов зачастую отражает не уровень интеллекта, а узкую специализацию клеток, совершенно не влияющую на интеллект. Наступило время следующих заявлений специалистов-мозговедов:
«Внутренняя структура неокортекса в целом является более единообразно построенной, чем предполагали раньше, и отличие в цитоархитектонике и функциях коры мозга отражает специфику организации связей» (там же. С. 224).
Или: «Антропогенетическая перестройка мозга касалась прежде всего обогащения и качественной реорганизации систем связей» (Войно, 1984. С. 113).
Уровень интеллекта определяется не специализацией нейронов, а их общим количеством и качеством связей. Процесс становления сознания человека – это прежде всего развитие системы связей на уже имеющейся клеточной базе.
Вновь встает вопрос: как подобное развитие могло осуществиться на базе обезьяньих мозгов? Ни одна обезьяна, включая антропоидов, которых, впрочем, не существовало в то время, когда начался антропогенез (следовательно, мы имеем право привлекать только низших обезьян), не имела достаточной клеточной базы для развития такой комиссуры, какую имеет человек. Это было бы все равно что к старой ЭВМ с объемом памяти 20 килобайт приделать интерфейс современного компьютера: ничего б не было.
Из всех животных, живших на планете к моменту начала антропогенеза, только дельфиниды имели «избыточный» мозг, потому что они имели два мозга, а не один. Для развития разума не хватало только мощной комиссуры, системы связей.
Заключение специалистов-неврологов, сделавших вывод о том, что в историческом плане, в плане реконструкции процесса становления сознания, надо говорить не о росте массы мозга, а о развитии связей на имевшейся клеточной базе, – это заключение полностью меняет подход к проблеме антропогенеза. До сих пор бытовал подход, который исходил из массы вещества и уровня специализации клеток. Прогресс в развитии мозга понимался как постепенное накопление нервных клеток по мере превращения обезьяны в человека и их специализации «мало-помалу». Оказывается, что это неправильный подход: необходимая масса серого вещества была набрана давно, еще до начала сапиентации, а что касается специализации нервных клеток, то это вообще не вопрос антропогенеза. Сапиентация – это развитие внутренней комиссуры мозга.
Следует предположить (судя по уровню развития мозолистого тела современных дельфинов и человека; у дельфинов оно очень мало развито), что главное морфологическое содержание сапиентации составило интенсивное развитие мозолистого тела, как главной комиссуры мозга. Именно это обеспечило преодоление шизофренического расщепления в ходе психологической инверсии «неразумие – безумие – разум».
Встает вопрос о наследственном закреплении этих изменений. По этому поводу есть что сказать. В последнее время «радикально изменилось понимание наследственности, – пишет В. И. Назаров. – Биологи в массе своей привыкли связывать функцию наследования со специализированными молекулами ДНК и РНК. Между тем И. И. Шмальгаузен еще в 1938 г. показал, что наследственность не есть свойство генов, собранных в геноме, а представляет собой выражение взаимозависимостей частей в корреляционных системах развивающегося организма» (Назаров, 2007. С. 316).
Оказывается, не так уж жестко все детерминировано генами. На этапе развития организм корректирует содержимое своего банка генов и особую роль при этом играет стресс (!). Под влиянием стресса происходит то, что специалисты называют «магнификацией генов». Ссылаясь на М. Д. Голубовского, В. И. Назаров пишет о том, что стресс «повышает активность генов». Вначале, если стрессорное давление сохраняется, наследование копий совершается нестабильно, но по прошествии пяти-семи поколений становится прочным. Процесс носит направленный характер, в его ускорении решающую роль играет стресс.
