Исследования о том, как импульсы ползут от нейрона к нейрону, перебираются через синапсы, выявление зон, ответственных за отдельные операции, дают о мозге человека примерно такую же информацию, какую они дают о мозгах животных, следовательно, ничего не дают для понимания тайны человеческого мозга.
Эта экспериментальная база и является основой всех биологизаторских концепций, привлекающих для доказательства нейрофизиологию. Но тайну появления самосознания таким образом раскрыть невозможно, а ведь проблема психогенеза Homo sapiens целиком сводится к проблеме появления самосознания. В сущности, это главная проблема антропогенеза вообще. Все остальное, включая морфогенез, – это довольно легко объяснимая периферия проблемы. Этой периферийной фактологией и манипулируют авторы биологизаторских концепций, анимируя в XXI в. то, что было в принципе понятно еще в XIX. Например, книга А. Маркова «Обезьяны, нейроны и душа» очень познавательна, если не хочешь узнать о ее предмете самого интересного, а хочешь лишний раз услышать, что «у животных в той или иной форме обнаружены многие – чуть ли не все – аспекты мышления и поведения, которые традиционно считались «чисто человеческими» (Марков, 2011. С. 17). Вот именно: у тех или иных животных в той или иной форме. Только животным несть числа, а человек один во многообразии, поэтому данные уподобления не являются доказательством, будто «непреодолимой пропасти между человеком и другими животными в сфере психологии нет…» (там же. С. 17). Наоборот: чем больше подобных сравнений, тем очевидней пропасть. Авторы биологизаторских концепций опровергают себя сами.
Глава IX
Homo asapiens – Человек безумный
Щит Персея
Интересно, что развитие науки об истоках сознания шло независимо от желаний ученых, путем диалектики. Ввиду «неуловимости сознания» предпринимались попытки выйти на его исток через «его иное», через диалектическую противоположность. Предмет психологии в видении разных школ всегда представал как дихотомия «сознание и его диалектическая противоположность».
Исторически первой дихотомией была обоснованная Декартом глобальная дихотомия сознания и материи. Казалось, что проблема отношения сознания и материи решаема, а из этого решения можно будет понять сущность сознания и его исток. Но не тут-то было. И тогда проблему сузили.
Второй дихотомией стало «сознание человека и его телесный носитель» в виде психофизиологической проблемы. Во второй половине XVIII в. началось повальное увлечение поисками вместилища разума и души в теле человека. Появились анатомические театры, где, роясь в останках, искали вместилище души или разума, – кто на что был настроен.
Третьей дихотомией стало «сознание человека и поведение животных» в свете бихевиористского «бунта против сознания». Здесь, несмотря на внешние декларации, будто «сознание – это лжепроблема», речь тоже шла об истоках сознания, осмысляемого в категориях поведения. Следствием этого низведения сознания человека до поведения животных стал антропоморфизм, очеловечение животных. Сознания стало слишком много. Таково было парадоксальное следствие «бунта против сознания».
Учение о рефлексах соединило в себе физиологию и поведенческую проблематику. Сознание представало то в виде «незавершенного рефлекса», то в виде сложного рефлекса или суммы рефлексов. Но в конце концов психологи, потратив на эксперименты уйму денег и времени (практически все 20-е столетие), пришли к выводу, что рефлекторный и сознательный образы действий не только не подобны, а противоположны друг другу. Сознание возникает не там, где вырабатываются все более и более сложные рефлексы, а там, где происходит отказ от инстинктивно-рефлекторного, животного образа действий. Сложные рефлексы, например трудовые рефлексы у муравьев, закрепляются в такие же сложные инстинкты, и это не только не способствует развитию сознания, но, наоборот, делает сознание невозможным. Дихотомия «рефлекс и сознание» не являются диалектической противоположностью, они не «мерцают» друг в друге; изучая рефлекс, невозможно выйти на начало сознания.
Французская и советская школы предложили к рассмотрению психосоциальную проблему, представив сознание как интериоризацию общественных отношений. Таким образом, выявилась пятая по счету дихотомия. «Свое иное» сознания представало в виде «ансамбля общественных отношений». В подобной формулировке и этот путь оказался ложным. Общественные отношения, несомненно, играли огромную роль в формировании сознания, создали сферу идеального, в которой сознание и развивается. Однако необходимо различать первопричину и условия формирования. Сознание появляется эндогенно, конституируется экзогенно, через интериоризацию.
Шестой дихотомией стало «сознание и бессознательное». Ее ввел в круг психологической проблематики З. Фрейд. Казалось бы, бессознательное является (даже по звучанию) «своим иным» сознания, его диалектической противоположностью. Однако развитие психоанализа в XX в. показало, что от бессознательного с его комплексами есть выход на истоки поведения, но не на начало сознания. Противоречивость понятий «сознание» и «бессознательное» оказалась несущественной, внешней. На самом деле речь идет не о сознании и бессознательном, а о неосознаваемом и осознанном поведении, причем в весьма узком аспекте: в мотивациях. Бессознательное подразумевает сознание. Мотивы многих наших действий уходят в бессознательные комплексы, коренящиеся в подсознании, – только и всего.
Развитие психоанализа скользнуло «мимо» основного предмета психологии (каковым, невзирая ни на что, является происхождение и сущность сознания). Именно поэтому фрейдизм превратился в прикладную дисциплину, отрасль медицины. В конце концов он стал психиатрической, а не психологической школой.
В то же время факт, что бессознательное само по себе невозможно, что оно подразумевает сознание, открывает возможность выйти через него на исток сознания. Вторичность бессознательного, которую признавал и сам Фрейд, подводит к следующему выводу: сознание не возникает из бессознательного, но, опираясь на него, возможно реконструировать сознание, именно этим и занимаются психоаналитики как врачи. Они занимаются этим в онтологическом смысле, буквально восстанавливая сознание пациентов из разрухи. Это соответствует инверсионной парадигме: в реконструкциях идти от превращенного, от конечного состояния – к предшествовавшему.
Когда в школе Фрейда выявилась тенденция к уходу от глобальных проблем, к замыканию на обсуждении разросшейся врачебной практики, тенденция отказа от метода в пользу методики, движение к превращению психоанализа в психиатрическую дисциплину, – все это вызвало «взрыв» внутри школы Фрейда. От нее отпочковались направления, основатели которых претендовали на нечто большее. Прежде всего речь идет о Карле Юнге, ученике и друге Фрейда, который впоследствии стал самым ожесточенным оппонентом своего учителя.
Юнг просто применил к психологии биогенетический закон Геккеля. У Геккеля онтогенез повторяет филогенез в физиологическом аспекте, у Юнга – в психологическом. Личное бессознательное включает в себя комплексы, коллективное бессознательное – архетипы. Архетип – это «комплекс», свойственный не человеку, но человечеству и проявляющийся при определенных обстоятельствах в индивидуальной психике как реакция на некую «провокацию», которая вызывает архетип из подсознания (Юнг, 1997. С. 68, 69).
