Шизофрения – это все. Шизофрения находится на стыке биологического и социального в человеке, что не только подтверждает идею Кречмера о филогенетическом происхождении шизофрении, но и развивает ее. Т. е. шизофрения берет начало в тех временах, когда формировался человек. Все случаи эндогенной патологии могут быть разнообразными проявлениями одной болезни – шизофрении.
Психика пресапиенсов, которых я выделил бы в особый род «человек безумный», была многолика, как шизофрения. Разборка двух Я внутри одной головы в худшем случае приводила к гибели носителя такого сознания, в лучшем – оканчивалась очередной маленькой победой кого-то одного, которая наследственно закреплялась (напомню, что шизофрения тоже часто передается по наследству). В конце концов сформировалось хрупкое единство, основанное на частичном разделении функций при доминировании одного полушария. Единство настолько хрупкое, что Я постоянно требует от не-Я сигналов, подтверждающих подчинение. Это и есть внутренний перенос личности, в который вмешивается и который нарушает гипнотизер. Кого он вызывает из собственного подсознания человека, отождествляя себя с этим гомункулусом? Их, этих гомункулусов, на самом деле много в психике человека. Когда разделение пошло, пошло дробление, начались зеркальные отражения, самообман и обман друг друга.
Пресапиенс, как Homo asapiens
В связи с вышеизложенным, полагаю, мы имеем право говорить о том, что в промежутке между животным предком человека и Homo sapiens существовал вид, который я называю Homo asapiens. Данное выделение, на мой взгляд, не только достаточно хорошо обосновано психологами, психиатрами и психоаналитиками, но и логично (с точки зрения неформальной логики) вписывается в общефилософскую диалектическую концепцию развития, в диалектику отрицания отрицания.
Встает вопрос: каким образом смог выжить «человек безумный» как биологический вид?
Еще в XIX в. великий русский психиатр В. К. Кандинский говорил, что болезнь – это та же жизнь, только в измененных условиях.
У большинства больных инстинкт самосохранения развит даже в большей степени, чем у здоровых людей. Опыт войн показывает, что оставшиеся без надзора обитатели скорбных домов в большинстве случаев вполне способны к самовыживанию наравне с нормальными людьми. Более того, иногда они оказываются даже «хитрее» нормальных. У психохроников часто наблюдается «хитренький» прищур глаз, и их не так-то просто бывает «провести на мякине», потому что они привыкли жить с опаской.
Здесь я могу опереться на результаты собственных двухгодичных наблюдений над сообществом психохроников в специализированном учреждении, которое являлось открытым, будучи предназначено для содержания бездомных психохроников в достаточно продолжительные периоды, когда их состояние не требовало больничных условий. В эти периоды они содержались на лоне природы в специализированном доме-интернате как обычные обитатели домов-интернатов для инвалидов и престарелых и назывались не «больные», не «пациенты», а «обеспечиваемые».
Общение с внешним миром не только не ограничивалось, но и поощрялось. Обеспечиваемые имели право гулять по лесу, тратить свою пенсию на покупки в расположенном неподалеку поселке и даже ездить на электричке в город при условии уведомления о своем отсутствии. Это открывало возможность для бесед, внешнего наблюдения, совместных походов за грибами. В течение двух лет я не только использовал каждую возможность понаблюдать и пообщаться с этими людьми, но и расспрашивал медперсонал, а также директора, который сам не переставал удивляться, а удивляться было чему.
Прежде всего поражало то, что психохроники ни в малейшей степени не считали себя «ущербными» или «недостаточными» людьми. Как ни странно, подобная рефлексия более характерна для здоровых людей. Во-вторых, им было неизвестно состояние «скуки», одно из самых томительных. Для человека оно настолько невыносимо, что великий русский писатель А. Платонов, желая убедительно показать, насколько тому или иному его герою плохо или хорошо, использовал замену: вместо «плохо» и «хорошо» ввел «скучно» и «весело» («ему стало скучно»), что во многом сказалось на общем восприятии художественной действительности его произведений.
Для понимания этих феноменов психики особую значимость имеют идеи школ В. М. Бехтерева и Н. П. Бехтеревой.
Ядром духовного микромира является осознание самого себя. Самосознание появляется не сразу. Большинство людей начинают осознавать себя примерно с четырехлетнего возраста, и если до этого момента можно было говорить о младенце: «в мир пришел человек», то с этого момента уже можно добавлять: «человек разумный». В нашем случае филогенетическое наследие отпечаталось не только в онтогенезе как таковом.
Разумеется, «детское» состояние психики в принципе тоже было бы интересно рассмотреть в качестве рекапитуляции первобытных состояний. Например, такое повсеместное явление, как «детский аутизм» или «странные» неврологические эффекты нормальных младенцев, например, способность смотреть глазами в разные стороны (Рутенбург, 2001. С. 220). У нормальных взрослых эта способность восстанавливается только в состоянии гипноза (там же), который также связан с диссоциацией, т. е. расщеплением психики. На мой взгляд, оба эти феномена находят объяснение в русле идей Э. Кречмера.
Однако нельзя зацикливаться на онтогенезе как таковом. В соответствии с изложенной здесь концепцией, биогенетический закон должен преобладающе проявляться в другом: в патологии взрослых.
«На материале работ школы В. М. Бехтерева было выявлено, – пишет Б. Зейгарник, – как измененное самоощущение в ходе отражательной деятельности больного мозга порождает новую для субъекта деятельность – деятельность самовосприятия. Эта деятельность в связи с постоянством необычных чувствований и их особой значимости для человека становится смыслообразующей, ведущей в иерархии других видов деятельности. Больные забрасывают свои прежние дела и ни о чем не могут думать, кроме собственных необычных состояний и причин их возникновения» (Зейгарник, 1986. С. 56).
Эта неистовая деятельность самопознания, проявляющаяся в патогенезе у психически больного человека, безусловно, имеет филогенетические корни. После филогенетической инверсии психики, когда социальное начало довлеть и требовать своей дани в виде соблюдения условностей общественной жизни, она – эта деятельность самовосприятия, полная необычных чувствований, – попала в разряд патологии наряду со многими другими видами первичной психической деятельности; в то же время в человеческий мир пришла и скука. Аутистам и шизофреникам не бывает скучно с самими собой.
Понятие «устойчивого патологического состояния» широко используется психиатрами для обозначения самых разных форм хронического помешательства.
Н. П. Бехтерева, автор этой концепции, отметила его парадоксальность. «Устойчивое патологическое состояние – один из важнейших факторов адаптации организма к среде, процесс биологически положительный – играет в лечении роль осложняющего фактора, – пишет она. – Это один из многих парадоксов в диалектике проблем жизни, определяющих общие принципы здоровья, выживания, болезни и смерти!» (Бехтерева, 1988. С. 81).
