Н. П. Бехтерева старается обходиться без упоминания традиционных нозологических форм, как то: шизофрения, паранойя, олигофрения… Для нас важно подчеркивание ею адаптационного значения УПС (устойчивого патологического состояния). И она совершенно справедливо отмечает парадокс, связанный с этим, потому что на той биологической основе, которая подразумевается в качестве филогенетического фундамента психики человека – будто «мало-помалу» из узкоспециализированного маленького мозга обезьяны образовался мощный универсальный инструмент мыслительной деятельности человека разумного (без перелома, превращения в «свое иное», отрицания отрицания), – остается ссылаться только на парадокс.
Устойчивое патологическое состояние, на мой взгляд, потому имеет такое адаптивное значение, что в филогенезе оно представляло собой именно адаптацию к изменению работы мозга в связи с тем, что устойчивое разделение Я и другой Я у наших предков приказало долго жить в ходе становления единства сознания человека. Устойчивое патологическое состояние – это в просторечии «тихопомешанный», у которого в голове голоса.
Имея глубокие филогенетические корни, патологическое состояние чрезвычайно устойчиво, и эта устойчивость становится при лечении осложняющим фактором. При такой интерпретации феномен УПС, отмеченный Бехтеревой, становится понятен, и парадокс снимается. Устойчивое патологическое состояние психики, т. е. хроническое безумие в самом широком смысле слова, берет начало в архаической форме адаптации пресапиенсов к условиям функционирования их психики в качестве Homo asapiens, а у людей проявляется как рецидив. «Вспомнившись», оно пытается вернуть себе утраченные «права» и заместить собой нормальное самосознание. В таком качестве оно проявляется как форма адаптации, что и затрудняет лечение.
При внешнем наблюдении в Желябужском доме-интернате мне бросалось в глаза, что психохроники, будучи признанными недееспособными, обладают при этом яркой индивидуальностью, в которой безумие странным образом сочетается с инстинктивным здравым смыслом. Именно поэтому они не безлики, к ним легко прилипают клички, отражающие их странные индивидуальности. Одного, например, прозвали Витя-Чуешь: мужчина обладал буквально животным чутьем.
Устойчивое патологическое состояние психики в большинстве случаев является не болезнью, равнозначной по последствиям телесным заболеваниям. Соматическое заболеваниене не может быть способом адаптации, а психопатология в устойчивом состоянии – может. В известном смысле это даже не заболевание, а эволюционный сбой, представляющий собой «соскальзывание» с той эволюционной горы, на который эволюция закатила шар сознания. И там, куда пришлось скатиться, в известном смысле, легче жить.
Задача врача заключается в том, чтобы «вкатить шар» обратно в гору, при том что он не хочет катиться вверх, стремится скатиться в свой первобытный уют. Можно представить себе, какой это Сизифов труд. Поэтому в большинстве клиник предпочитают медикаментозное лечение, которое временно помогает медикам, но не больным: их психика от нейролептиков теряет чувствительность, и человек постепенно превращается в овощ. Не случайно правозащитники борются с медикаментозным лечением как таковым. В Петербурге с такой врачебной практикой активно борется команда Романа Чорного.
Утратив перспективы, психохроники бывают вполне счастливы. Человек разумный без перспектив не может быть счастлив. Сознание – величина векторная, а устойчивое патологическое состояние психики – скалярная. В состоянии УПС для человека останавливается время, вот в чем кардинальное отличие, в остальном больной может быть грамотней всех нормальных. Однако сам пациент этого не понимает и подсознательно прикладывает усилия к тому, чтобы его не вывели из состояния устойчивого патологического равновесия. Он адаптирован, он приспособлен, он живет и по-своему счастлив, ибо четкое, честное осознание жизни подразумевает параллельное знание о смерти.
Если бы УПС было болезнью, ни о какой адаптации не могло быть и речи. Болезнь – это нечто приобретаемое, устойчивое патологическое состояние представляет собой нечто восстановленное, является восстановлением после-животного и не-до-человеческого. Это нечто такое, с чем вполне можно жить, и если бы не современные представления о нормали, данная аномалия была бы высшей формой психики, чем она некогда и являлась.
У животных в принципе не может наблюдаться УПС, потому что им нечего восстанавливать, для них любая психическая аномалия – это болезнь, приводящая в конечном счете к гибели (например, инфекционное бешенство). Только у человека может наблюдаться устойчивое патологическое состояние как фактор адаптации к среде.
Еще из впечатлений от общения с психохрониками запомнилось то, что они во многом внушали уважение к себе. Поражало их чутье, проявляемое в природном формате. Например, там, где «нормальный человек», неплохой грибник, был способен набрать полкорзины грибов, психохроник, тот же Витя-Чуешь, за то же время набирал две. Учитывая данный факт, местные жители перестали ходить в лес за грибами, их доставляли психохроники, меняя ведро грибов на пачку дешевых сигарет.
Н. М. Белый, работавший директором Желябужского специнтерната для взрослых психохроников в самые трудные годы реформ, рассказывал мне об их потрясающей приспособляемости и нацеленности на выживание любой ценой. «Порой мне кажется, – говорил он, – что это не они дураки, а мы». Среди обитателей интерната были также люди с нормальной психикой. С ними, как ни странно, возникало больше психологических проблем, чем с психохрониками. Последние не напивались, не скандалили, не доводили друг друга до попыток суицида, не отбирали друг у друга пенсии и т. д. и т. п.
Почти все они, в отличие от т. н. «нормальных», охотно возились с животными на подсобном хозяйстве, тогда как «здоровых» обитателей богоугодного заведения свиньи и телята интересовали только в виде мяса. Психохроники настолько привязывались к подопечным (и эта привязанность была взаимна), что трудно было принудить их уйти с фермы спать в палату.
С учетом этого психологического феномена интересно было бы пересмотреть историю доместикации животных, особенно самых первых – собак. Только ли фактор использования играл роль? И какую роль сыграли домашние животные в трансформации диссоциированной психики асапиенсов в нормальную сапиентную? В психотерапии общение с животными оказывает огромный эффект. Животные, безусловно, оказали великую услугу человечеству на этапе его становления. Они с их рефлекторной нормальностью и стали первыми психотерапевтами для наших сумасшедших предков. Памятники собаке надо ставить на каждом углу, а не только в Колтушах.
Н. М. Белый (ныне работающий в посольстве РФ в Венесуэле) заметил такую особенность психохроников, как влюбчивость. Их склонность к общению далеко превосходила нормальную. Любой знак внимания со стороны, любое проявление доброты они склонны воспринимать как шаг к отношениям особой духовной близости. Побывав в интернате, я лично убедился в том, что все они поголовно, как женщины так и мужчины, по-детски влюблены в своего директора, которого ласково называли Миколаич. Уверен, что каждому казалось, будто Миколаич особенно выделяет именно его и со своей стороны придает судьбоносную значимость этим духовным «двусторонним» отношениям. На самом деле, этого, разумеется, не было и не могло быть. То, что «психи» воспринимали как персональные знаки внимания, являлось проявлениями служебного долга и человеческой доброты.
