Партиципированное, шизофреническое в своей основе мышление очень утомительно, невыносимо сложно. Если в каждом предмете видишь не одну сущность, а не одну, – трудно оперировать предметами. Например, берешь в руки камень, чтобы расколоть кость и добыть костный мозг, и думаешь: а вдруг это не камень? Это дух, который не простит вольного обращения с собой. А вдруг это не просто кость, это дух животного, которое тоже не простит? А если покажется, что в твой женщине и в твоем ребенке поселился «иной» – враг? Когда мышления не было совсем, было проще, было как у всех животных, без сомнений, без выбора. И вдруг оно появилось вот в такой расщепленной форме. Причем в другой форме оно и не могло появиться. Мышление, в котором привычно видят решающее «эволюционное преимущество» первых сапиенсов, появилось как экзистенциальное зло, сковывающее позитивную активность и подводящее под самоуничтожение. Для огромного количества гомининов оно стало наказанием, а не наградой. Количество видов (не особей!) пресапиенсов, не сумевших преодолеть эту проблему, исчисляется десятками. Этим объясняется факт, что не бывает недо-волков, недо-зайцев, недо-кабанов, а видов недо-людей множество. Они успешно развивались и уже обрели зачатки разума и языка, но необъяснимо исчезли. До этого миллионы лет успешно боролись за существование, вдруг появляется (фиксация по эндокранам) Разум – такой козырь! – и они пропадают почти мгновенно в историческом времени. Исключительно природными явлениями столь странный расклад не объяснить.
С чем столкнулись существа, ставшие обладателями первого, расщепленного, шизофренического сознания в какой-то степени иллюстрирует фильм А. Тарковского «Сталкер», снятый по повести А. и Б. Стругацких. Люди, попавшие в зону, не знают, в какую сторону несмертельно сделать шаг, не ужалит ли ветка дерева, не взорвется ли камень, не вспыхнет ли болото от громкого слова… Пресапиенсам пришлось еще тяжелее: при них не было проводника, и проблема расщепления сущностей была глубже: она была внутри, а не вовне. Поэтому далеко не все преодолели эту Зону, а разум явился в мир не счастливым джек-потом в игре «Эволюция», а трагедией.
Традиционная схема, будто мышление развивалось путем непрерывного усложнения, – ложная. Мышление развивалось путем упрощения, начавшись с первобытной архисложной формы партиципированного мышления. Поэтому антропологи, отрицающие качественную грань между когнитивными способностями обезьян и человеческим мышлением, должны скорее подразумевать самих себя, а не первобытных людей.
Среди ученых, занимающихся проблемами генезиса палеопсихики, бытует мнение о ключевом значении тотема и табу. Представляется, что, если мы сумеем разъяснить происхождение тотема и табу, мы «размотаем» весь клубок. З. Фрейд связывал возникновение тотема и табу с «эдиповым комплексом», уверяя, будто «в один прекрасный день» некие братья «соединились, убили и съели отца» (З. Фрейд, 2010. С. 334). Ввиду отсутствия в тот момент видеокамеры, данное утверждение представляется недоказуемым и, я бы сказал, маловероятным зигзагом мысли. Если невозможно доказать событие преступления, то о составе преступления – «эдиповом комплексе» – говорить не приходится. Подобный диагноз не ставится, если в анамнезе не выявляется скелет предка в шкафу. Объяснения Э. Тейлора и Д. Фрэзера исходят из подобия пралогического и логического мышления, тогда как они противоположны. Эти объяснения не просты, но примитивны: усложнение психики «мало-помалу», доходящее до культов и запретов. Это толкование, которое ничего не объясняет. Это то, что можно было бы ожидать от любого животного, но чего никогда не происходит. Ю. Семёнов и Ю. Бородай «выводят» тотем и табу из сексуальных запретов, но эти явления сами предопределяются тотемным табу (логический порочный круг). Ниже предлагается возможное объяснение, являющееся, безусловно, наиболее простым и в то же время находящееся в русле всеобщей закономерности. Предлагается другая парадигма: филогенез психики представлял собой не процесс усложнения, а нечто прямо противоположное – упрощение.
На самом деле – и мы можем наблюдать это даже в современности – усложнение психики есть путь культурного человека, делающего над собой каждодневное усилие. В первобытности, в качестве стихийного процесса, оно было невозможно. Даже сейчас, в век, когда существует развитая культура, подавляющее большинство людей стихийно идут на поводу у массовой псевдокультуры, о которой не только «высокие лбы», но даже сами пассивные потребители осведомлены, что она их не совершенствует, но примитивизирует и оглупляет. Факт, что люди XIX в. мыслили сложнее наших современников, на мой взгляд, неоспорим. Достаточно почитать литературу – например, сравнить Достоевского с примитивными опусами современного «интеллектуала» Коэльо.
Нерешаемой до сих пор проблемой является большая сложность древних языков в сравнении с современными (огромное количество времен, личных местоимений, применяемых ассоциативно, наличие двойственного числа и т. д.). На самом деле загадки нет. Симплификация психотипа – это энтропийная закономерность, а усложнение есть героическое противостояние ей. Основная цель культуры заключается в формировании стремления к этому противостоянию, иначе она аксиологически несостоятельна. Это антикультура, у которой есть свои Мадонны. В этом смысле культура – это парашют, замедляющий падение. Рано или поздно мы окажемся на какой-то другой земле (автор далек от ретроградных призывов «вернуться в золотой век»), но при этом важно не разбиться. Определение культуры парадоксально: это порождаемая природной энтропией антиэнтропийность.
Первобытные люди были, разумеется, далеки от подобных мыслительных экзерсисов. Дети природы пошли по пути упрощения мышления. Они выделили часть предметов в табу, фетиши, тотемы. Жить стало проще. Одно дерево – табу, зато остальные можно спокойно рубить и жечь. Один камень – фетиш, зато остальными можно колоть орехи и кости. Один вид животных – тотем, зато остальных можно безбоязненно убивать и есть. Прикасаться к женщине в полнолуние – табу, зато в остальное время можно. Интересно то, что энтропийное поведение (согласно принципу упрощения) привело к возникновению антиэнтропийных факторов.
В частности, такое мышление – ассоциативное – стало основой религии. Это вторая временная форма мышления, которую можно по-русски называть сопричастным мышлением (надеюсь, теперь ошибка переводчиков Леви-Брюля стала понятней). Это в том числе мышление чеховского «соседа», выстраивающего ассоциативные ряды в разные стороны, буквально представляющего себе человека вниз головой и делающего на основе этой ассоциации выводы. Да простят меня антропологи, но сакраментальный тезис, будто человек произошел от обезьяны, – тоже следствие ассоциации, основанной на внешнем сходстве: данный «вывод» появился до раскопок, находок, генетики и последующими исследованиями не подтвердился. Причинное мышление подводит к иному истоку (Тен, 2005).
Ассоциативное мышление бывает смешно как источник разветвленных суеверий, в том числе «научных», но это уже не шизофрения, не навязчивый partage (расщепление) сущностей, приводящий к связыванию человека по рукам и ногам в предметной деятельности.
Сопричастное (ассоциативное) мышление тоже далеко еще неэкономично, т. к. делает возможным допущение нескольких причин. Например, наступила засуха. Священник скажет, что Бог прогневался на людей, потому что они редко посещают церковь. Бродячий проповедник скажет: причина в том, что сама церковь погрязла в грехах, а люди наказаны за то, что ходят в церковь и целуют руки попам. Приезжий диссидент станет доказывать, что царь грешник, поэтому Бог царство наказывает. Деревенская знахарка посоветует искать женщину, которая обрезала волосы, но не закопала их, а сожгла, чем и вызвала засуху. Ее надо побрить налысо и утопить, тогда, возможно, пойдет дождь. До Бога высоко, до царя далеко, поэтому, как правило, хватали женщину…
