Самый трудный вопрос заключается в следующем: как первобытные аутисты-шизофреники оказались способны «работать в группе»? Сама эта способность – такое достижение, что является своего рода «дорожной картой» к выздоровлению. Отсюда следует, что общество сыграло решающую роль – но в окончательном решении проблемы. Теория интериоризации имеет вторичное значение. А что было вначале? Почему сумасшедшие, гиперсексуальные, возбудимые, агрессивные пресапиенсы, с которыми эволюция сыграла злую шутку, порушив животные инстинкты, в том числе те, на которых зиждился их животный социум, оказались способны к работе в группе, оказались способны образовать новый, небывший на земле социум – человеческое общество, основанное на табу и морали? Почему они перестали разбивать черепа своим, жившим с ними в одной пещере мужчинам, женщинам, детям, а, наоборот, стали защищать слабых, делиться с ними пищей, как это стал делать Робер?
На этот важнейший для теории психогенеза вопрос отвечает феномен, вызывающий не только огромный интерес психоаналитиков, судя по тому, что обсуждался на всех конгрессах, а на некоторых являлся главным: связь переноса и любви.
Это был не только профессиональный интерес, эта связь представляла собой огромную проблему для врачей. Были случаи, когда они платили жизнью, вызвав у пациентов вследствие переноса безответную любовь-страсть, с которой пациенты не могли совладать. Это, кстати, не редкое явление. Совсем недавно я смотрел по американскому каналу ID расследование преступления, совершенного психохроником. С агрессивным мальчиком с расщепленным сознанием терпеливо работала одна женщина. Вначале он швырял в нее что ни попадя – ненавидел. Но она добилась успеха. Он даже смог получить права, и родители подарили ему авто. Учительница объявила юноше, что дальше с ним будут работать другие педагоги, специалисты по его возрасту, а она возьмет нового ребенка. «Вы моя учительница!» – ответил он ей. Начались преследования. Дело кончилось тем, что он врезался на автомобиле в ее дом и едва не убил ее дочь.
В приведенном выше примере мы видим, что Робер после того, как Розин Лефор осуществила перенос Волка на себя, вначале ее возненавидел, начал оскорблять, делать на нее агрессивное «пи-пи», запирать, а потом полюбил до ревности к окружающим. «Одним из самых важных вопросов аналитической теории является вопрос о соотнесении между узами переноса и негативными или позитивными характеристиками любовного отношения», – пишет Лакан (там же. С. 63). «В «Замечаниях о любви в переносе» Фрейд не колеблясь называет перенос словом «любовь», – говорит он. – Фрейд в своем исследовании не уходит от феномена любви, страсти в его самом конкретном смысле и говорит даже, что между переносом и тем, что в жизни мы называем любовью, нет никакой существенной разницы (выделено мной. – В.Т.). Структура искусственного феномена, которым является перенос, и структура непроизвольного феномена, называемого любовью, а еще точнее, любовью-страстью, в психологической плоскости эквивалентны» (там же. С. 51).
И далее Лакан пишет: «Речь идет не о любви в качестве Эроса – универсального присутствия власти, связующей субъектов и лежащей в основе всякой реальности, внутри которого движется анализ, – но о любви-страсти в том конкретном виде, как она переживается субъектом, о своего рода психологической катастрофе» (там же. С. 64).
Всепоглощающая любовь, когда другой человек воспринимается как Враг, полонивший тебя и без которого ты не можешь жить, как без воздуха, есть психологическая катастрофа, изменяющая психику. Любовь, когда «ни с тобой, ни без тебя». Любовь, которую имел в виду Достоевский, говоря: «Нельзя любить человека, не ненавидя его». Любовь, которая больше всего, что может вместить рассудок, которую с мукой выражал Очарованный странник Лескова: «Не ты ли, проклятая, и небо и землю сделала?!.» Страшная любовь, описанная Э. Бронте в романе «Грозовый перевал», который Сартр (кажется, он) называл «самым прекрасным романом человечества».
Когда Пушкин пишет женщине «а вчера я говорил о вас гадости», что следует понимать как «я вас люблю», – это нормально с точки зрения обычных человеческих взаимоотношений? Нет, это безумие, и это есть любовь – великая, необоримая сила. Любовь не есть простое отношение одной особи к другой, как у животных, это борьба с самим собой и работа над собой с целью преодоления собственного эгоизма. Гегель определял любовь как «бесконечно-отрицательное отношение с самим собой». В любви рождается гипер-Эго для того, чтобы тут же начать изнурительную борьбу с самим собой. Это сама сердцевина такого необыкновенного для животных явления, как Любовь, а уж следствием этого внутреннего отношения является отношение с другим человеком и обретение в его лице не просто живого предмета, используя который можно размножить свои гены, а целого нового мира. Но ведь «бесконечно-отрицательное отношение с самим собой» – это расщепление психики, шизофрения! У животных не может быть отношения с самим собой.
Эта катастрофа породила в хаотической психике человека безумного вектор, вынесенный вовне. Болезнь, которая не имела выхода, потому что Я и Другой были внутри, получает выход. Другой может быть убит, а может, наоборот, стать предметом поклонения, который влюбленный будет защищать даже ценой своей жизни.
Гиперсексуальные первобытные шизофреники обретали головы, теряя их от любви. Не труд, не охота, не постепенное развитие рефлекторных когнитивных способностей, не что иное, кроме как страстная любовь, является главным каузальным фактором антропогенеза. Подобное вытесняется подобным. Все началось с того, что одно безумие оказалось вытеснено другим. Расщепление психики сменилось самосознанием вследствие переноса Другого Я на Другого человека.
Страстная Любовь как психологическая катастрофа – это эволюционный «клин», который вышибает другой «клин» – филогенетическое безумие. Чудо любви победило Ужас безумия, поэтому мы с вами живем на земле.
Человеческая любовь – это феномен, подобного которому в природе нет. В мире животных половое влечение всегда связано с размножением и не может быть формой безумия, там всегда практическая причина. Напротив, среди людей любовь только тогда настоящая любовь, когда она не мотивирована никакими практическими соображениями. Практический подход, трезвый расчет, рассудочные суждения убивают любовь и разоблачают ее как притворство. Это значит, что она – нет худа без добра – пришла в мир в тот же момент, когда в мир пришло филогенетическое безумие человека. Именно поэтому она может быть спасительным средством, светлым безумием, побеждающим темное безумие, спасительным ядом, убивающим болезнь. В конце концов, все лекарства являются ядами.
Все мы живые люди и знаем, что сильная любовь делает Чудо. Она может убить. Она может поднять мертвого (случаи, когда любовь заставляла возвращаться к жизни из состояния клинической смерти, известны). Она может «разговорить» немого. Она может поднять безногого. Она может радикально изменить психотип человека. Она жестокого делает нежным, умного безумным, а дурака умным, когда он подчиняется не слабому рассудку, а великому чувству любви. Дурачок, движимый любовью, может проявить великий ум и стать святым. Подобные случаи известны в христианстве. Любовь к Христу может быть страстной, настолько живой, убедительный образ Бога был создан в этой религии апостолами и отцами церкви.