– Ты хочешь что-то сказать, Хакан?
Хакан усмехнулся.
– Ты произнесла «религиозные предрассудки» так, как другие говорят «дерьмо собачье».
– Я не думаю, что…
– Плевать, что ты там думаешь! – перебил Хакан.
Фейиз выругался и пошел по пещере наперерез, как бы пытаясь отделить Мериам от своего дяди. Хакан посмотрел на молодого проводника хмурым взглядом, впрочем, без всякой опаски. В Фейизе он не видел для себя никакой угрозы.
– Может, ты и права, – произнес Хакан. – Может быть, бояться нечего. Но если нет, то ты подвергаешь всех нас опасности, даже не оставляя выбора – хотим мы тут находиться или нет.
Опять возобновились разговоры, полные сомнений и тревог.
«Вот сука», – подумала Мериам.
Его недовольство тем, что приходится подчиняться женщине, зрело неделями и наконец прорвалось.
– Хочешь уйти отсюда? – спросила она, злобно глядя на Хакана. – Ну и вали!
Уже добравшийся до дяди Фейиз попытался схватить его и отодвинуть в сторону. Но Хакан оттолкнул племянника. Фейиз потерял равновесие, взмахнул руками и упал на один из пластиковых столов, расколов его пополам.
Вновь повисло молчание. Что касается Мериам, то она уже сказала все, что хотела сказать.
Она огляделась, удивляясь, почему не вмешивается Адам. Она не нуждалась в том, чтобы ее мужчина заступался за нее или пытался вместо нее говорить, но в данный момент поддержка бы не помешала.
Затем она заметила его – стоявшего слева в отдалении, почти у самого выхода из пещеры с камерой в руках, на которую он снимал происходящее. Справа же, почти сразу за спиной Хакана, она увидела Каллиопу, также снимавшую все: вероломство и насилие, презрение к полу Мериам и ее лидерским качествам, невежество и страх. Если это вставить в документальный фильм, то зрители увидят в Мериам дуру с плохим характером, которая абсолютно не умеет руководить.
Адам, ты что, черт побери, задумал?
Мериам взглянула в сторону жениха, но на нее смотрел лишь бездушный глаз объектива.
Спустя несколько часов после наступления темноты Ким тихонько пробиралась по холодному пространству верхнего уровня ковчега. Благодаря куртке и теплому белью из толстой ткани она рассчитывала на то, что не замерзнет, но все равно – не могла себе даже представить, насколько здесь окажется холодно. Ким старалась идти тихо, поскольку не хотела беспокоить никого из тех, кто обрел здесь временное пристанище. Ей казалось, что единственные, кто сейчас бодрствует, – это она и сам ковчег.
Впрочем, она понимала, что кто-нибудь да не спит. Кто-то работал допоздна, стоял на вахте или, как она сама, был не в состоянии заснуть после событий дня, даже несмотря на усталость.
Несмотря на безумие.
Ее зубы выбивали легкую дробь, и она вновь отпила чай из пластиковой кружки, которую ей выдали в кухонной зоне. Курдский повар – какой-то дальний родственник бригадира Хакана – сжалился над ней. «Слишком поздно для кофе», – с трудом ответил он по-английски, но воду тем не менее вскипятил. Ким была ему (до сих пор была!) очень благодарна… Чай имел землистый привкус и был перенасыщен ароматами трав, но он отогрел ее немного, а сегодня ночью даже «немного» будет иметь большое значение.
Дорога к тому, что они называли своим жилищем, несмотря на освещение и генераторы, изобиловала длинными участками, погруженными в глубокую тьму. Проходить их было неуютно. Тени словно становились гуще, когда она к ним приближалась, и смыкались позади – после того, как она оставляла их за спиной. Тени заставляли вспомнить о пленочном ограждении на нижнем уровне, о черном саркофаге, стоявшем там, и его иссохшем содержимом. Ей не хотелось думать о кадавре, но мысли возвращались к нему снова и снова, пока она не почувствовала, что сознание ускользает от нее, а сердце начинает истерически биться в груди. Периферийным зрением – на границе осознания – она увидела черные и красные лужи, которые стали разрастаться и слипаться между собой. Ей показалось, что она тонет в этих тенях, полных скользких сущностей, которые стали тянуться к ней, и если им удастся к ней прикоснуться…
Раздались какие-то крики. Не выдержав, она побежала.
«Что я здесь делаю?» – уже не в первый раз возник вопрос в ее голове.
Ветер скользил по полу и закручивался в ленивый смерч, подметавший мелкую пыль и уносивший ее прочь. Проходя быстрым шагом мимо загона, который делили между собой Уокер и отец Корнелиус, Ким увидела Уокера, стоявшего снаружи палатки и с пыхтением запивавшего таблетки из многоразовой бутылки для воды. Заметив ее, он посмотрел таким виноватым взглядом, словно его застали за чем-то предосудительным.
– Головная боль? – спросила она.
– Слишком тяжелый день, – сказал он, уйдя от прямого ответа.
В его словах подразумевалась благодарность за то, что она проявила к нему внимание, но для Ким это было равнозначно признанию, что таблетки вовсе не имеют отношения к головной боли.
Конечно, она удивилась, но ей совсем не хотелось продолжать расспросы. Если бы работе Уокера мешали препараты, принимаемые по рецепту или как-то иначе, то ей, безусловно, пришлось бы обратить на это внимание. Если подобного не случится, то она даже не станет поднимать этот вопрос вновь.
Но сейчас Уокер вел себя так, словно был на грани. Он стал слегка дерганым, и теперь, разглядев то, что невозможно было не увидеть, она почувствовала укол сомнений. Ее пригласили только наблюдать, предмет исследований Уокера ее не касался. Тем не менее она засомневалась в нем.
Точно так же, как уже сомневалась в себе.
И по-другому здесь было невозможно.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, когда молчание стало совсем тягостным.
– Не могу уснуть, – ответила она и показала ему свою «походную» кружку. – Повар сварил для меня какой-то особый курдский чай.
Уокер наклонил голову и улыбнулся – словно наперекор самому себе. Как будто час был настолько поздний, а ночь настолько холодная, что уже стало не до напряжения, возникшего между ними.
– А вы знаете, что в чае есть кофеин? Если у вас возникли проблемы со сном…
– Чай меня успокаивает, – перебила Ким. – К тому же хотелось немного согреться.
– Очень хорошо вас понимаю.
Они стояли еще несколько секунд молча, пока не вернулась неловкость, затем она улыбнулась и пожелала ему доброй ночи.
– Спите спокойно, – сказал ей Уокер, совершенно не выказывая желания вернуться в свою палатку.
Зато Ким ушла в свою, села на лежащий на полу рюкзак и стала прислушиваться к вою ветра, проносящегося через древнее сооружение. Казалось, будто сам ковчег погрузился в сон и дышал во сне, вдыхая и выдыхая воздух огромными легкими. Вдох. Выдох.
Вдох. Выдох.
