Но теперь он смотрел внутрь гроба и сам видел то, на что указывала Полли. Темная часть испещренного письменами дна гроба, а именно та, которая соприкасалась с кадавром… в общем, след от трупа потемнел не только по причине выделившихся из разлагающегося тела жидкостей.
– Деревянная поверхность обожжена, – произнес он.
Полли собралась было объяснять, но, взглянув на него, осеклась и только кивнула:
– Да, я так думаю.
– Но как такое возможно? – спросил один из студентов.
– Этому можно найти объяснения, – ответила Полли.
Действительно, объяснения придумать было нетрудно. Тот, кто поместил кадавра в ящик, мог выжечь рисунок на досках заранее, сделав его частью сообщения. Тем не менее отец Корнелиус перекрестился, достал распятие из-под воротника и поцеловал его, затем засунул обратно под одежду.
– Я не… – начала Ким, но затем опустила голову и сделала пару глубоких вдохов.
Уокер повернулся к ней.
– Ким?
Она встрепенулась, закрыла ручку и вложила ее внутрь дневника.
– Что-то я устала. Не возражаете, если пойду прилягу? Очень хочется спать.
– Конечно, – ответил Уокер и посмотрел на отца Корнелиуса. – Она вам не нужна?
– Постараемся обойтись без нее, – ответил священник, взглянув на Ким с мимолетным беспокойством, затем вновь повернулся к Полли. – Возможно, я смогу собрать все воедино, если пройдусь по различным языковым элементам, которые уже удалось идентифицировать.
Священник обратился к своим записям, чтобы пробежаться по ним еще раз, в то время как Уокер повел Ким прочь, взяв под локоть. Прежде всего они прошли мимо завернутого трупа рогатой твари. Хотя Уокер бросил лишь мимолетный взгляд в сторону транспортировочного чехла на молнии, он непрерывно чувствовал чье-то присутствие за спиной, когда сначала помогал Ким взбираться по лестнице на второй этаж, а затем поднимался сам. В голове его вертелась целая куча вопросов, большинство из которых не имело удовлетворительных ответов.
– Уокер, – сказала Ким тихо, когда они шли по второму уровню, – вы хорошо себя чувствуете?
– Нет, – быстро ответил он и тут же рассмеялся над своим мрачным тоном. – А что я, по-твоему, должен ощущать?
Ким столкнулась с ним, поскольку, шагая рядом, она почему-то с каждой минутой прижималась все ближе.
– Холод, полагаю. Но вы же знаете, что я другое имею в виду.
Неужели?
– За мной как будто наблюдают, – ответил Уокер, расстраиваясь, что приходится признаваться в настолько неясном страхе. – Я это чувствую.
Ким кивнула и оглянулась – словно тот, кто наблюдал за ними, мог скрываться в тенях вокруг или в затемненных участках прохода, на которые не попадал свет ламп, развешанных через каждые три метра или около того. Впереди показалась лестница на третий этаж, но Ким остановилась и посмотрела Уокеру в глаза. Они оказались в темноте – между лампами, но он все равно видел пар от ее дыхания. Зима не только вторглась, но и твердо заявила о своих безусловных правах.
– Я чувствую то же самое, – сказала она, – и даже больше: словно я отмечена.
– В качестве мишени?
Ким покачала головой.
– Не совсем так. Я про другое: как собака метит территорию, оставляя свою вонь повсюду, чтобы другие псы держались от нее подальше, так и я… чувствую себя отмеченной. Я понимаю, это звучит глупо… но я хочу уйти. Да, я согласилась участвовать в этой экспедиции, но теперь я… В общем, мне надо отсюда выбраться.
– Но метель…
– Знаю, – ответила она и стукнула Уокера по плечу, нахмурив брови. – Невозможно никуда уйти, пока погода не улучшится. Мне стыдно оттого, что меня это тревожит.
Не убирая руку с его плеча, Ким задумчиво уставилась на бревна под ногами и глубоко вздохнула, не желая больше ничего объяснять. Или, возможно, не зная, как сказать.
В день, когда они прибыли сюда, он легко мог признаться, что испытывает к ней некоторую неприязнь, но тогда она была совсем другой. Красивой, конечно, но не его союзником. Не его другом. А теперь, когда слегка размылась их профессиональная идентичность, он взглянул на Ким другими глазами и увидел в ней умного, страстного и любопытного человека – такого же, каким был сам.
– Не только ты боишься, – тихо сказал он. – Уверяю, Сон, ты в этом не одинока.
Его рука поднялась, словно сама по себе, и прикоснулась к ее лицу. Она потянулась щекой к его ладони, затем подалась вперед и оказалась в его объятиях. И вот оно свершилось – кое-что из того, что он считал совершенно невозможным.
Они крепко обнялись, делясь друг с другом теплом и силой.
И на время каждый из двоих перестал быть одиноким.
Зев пещеры напоминал криво вырезанный рот фонаря из тыквы. С западной стороны, где бо́льшую часть стены ковчега разрушил оползень, внутренность пещеры оказалась сильнее открыта внешним стихиям. «Проект Ковчег» начал работу на этой, более открытой стороне, с целью как можно быстрее изучить и собрать все имевшиеся здесь артефакты и материальные образцы, чтобы потом постепенно перемещаться в восточную часть ковчега – под защиту сохранившихся стен.
Но жизнь поломала планы. Сезонная буря пришла слишком рано, и с западной стороны тыквы-пещеры персоналу пришлось буквально сбегать.
Теперь здесь сидел Адам, спрятавшись за скалой, защищавшей его от ветра. Тем не менее, когда температура резко упала, он понял, что приходить сюда было глупо – тем более в темноте. Но здесь самое уединенное место ковчега, вдали от персонала (и от Мериам), где можно побыть одному, не пытаясь спуститься с горы в бурю.
– Идиот… – шептал он сухими растрескавшимися губами.
Лицо было скрыто балаклавой, на кожу вокруг глаз давили горные очки. Ветер дунул в лицо, на мгновение поменяв направление, затем снова ослаб.
Он убеждал себя, что находится здесь, на уступе, только потому, что согласился отстоять первую ночную вахту, но так и не смог поверить в эту ложь. Ни на единую секунду. Его руки еще помнили тепло и мягкость изгибов тела Каллиопы, плечи и спина хранили память о твердой упругости ее мышц в тот момент, когда он двигался навстречу ей, а она – ему. Она пахла каким-то спреем для тела с нотками ванили и корицы, этот аромат до сих пор кружил ему голову, а губы ощущали вкус ее губ.
Его жгло чувство вины, но не только. Пытаясь скрыться от реальности, он закрывал глаза, и в его воображении тут же вспыхивал образ Мериам, интимно обнимающей Фейиза, и выражение удовлетворения, застывшее на его лице. Тут же, как карты из другой колоды, всплывали иные образы – о тех ощущениях, которые он испытывал с Каллиопой всего час назад. Он вдруг вспоминал ее губы, чувственно изогнутые в форме буквы «О», и тот момент, когда она садилась на него сверху, изо всех сил сдерживая стон.
Он немного ненавидел себя. Возможно, даже больше, чем немного. Но если быть честным, то гораздо сильнее, чем за предательство по отношению к Мериам, он ненавидел себя за предательство того, во что верил. Сама она уж точно не заслуживает того, чтобы заниматься самоедством и страдать от чувства вины.
