В верности воспоминаний Загвоздина я убедился при изучении проведенной Пахомовым работы. Он проявил себя не только как профессионал-следователь, но и как историк, глубоко изучивший события 1920-1930-х гг., выбравший верные направления поисков в более чем десяти архивохранилищах. К примеру, он впервые использовал материалы польской разведки и других правительственных органов Польши, сохранившихся в фондах закрытого тогда для гражданских исследователей Центрального государственного особого архива СССР — ныне Российского государственного военного архива. На всех лиц, проходивших по показаниям Сосновского, следователь составил достаточно объемные и объективные справки. В одной из докладных записок руководству Пахомов писал, что в связи с тем, что дело Добржинского-Сосновского является основным в группе других дел на бывших сотрудников органов НКВД, осужденных по обвинению в связи с польской разведкой, и от правильного его решения зависит работа по реабилитации многих иных лиц, то требуется сделать его базовым
[730]. Честно скажу, это одобренное руководством Следственного управления решение Пахомова значительно облегчило мне поиск необходимых для написания монографии материалов. Все собранные следователем материалы составили три многостраничных тома. Для сравнения замечу, что само уголовное дело состояло всего из двух «тощих» папок.
Итак, Сосновский был арестован еще в августе 1936 г. Но первый протокол допроса датирован 14 мая 1937 г. Мне представляется, что это лишь машинописная копия его более ранних показаний, а может, и просто записей бесед с ответственными сотрудниками органов госбезопасности. Ведь арестован он был на основании голословных заявлений отдельных политэмигрантов, не подкрепленных какими-либо фактами. Это во-первых. Во-вторых, наркомом внутренних дел до 26 сентября 1936 г. оставался Г. Ягода, который благоволил Сосновскому и считал его одним из лучших оперативных начальников. Даже на февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б), ожесточенно критикуемый бывшими соратниками за провалы в оперативной и кадровой работе, он не преминул заявить, что хотя и относился к Сосновскому подозрительно, но очень ценил его. Ягода утверждал: «Он крупный, очень знающий работник»
[731]. При этом замечу, что эти слова были произнесены после доклада нового наркома внутренних дел Н. Ежова. А последний уверенно озвучил свои скороспелые обобщенные выводы с далеко идущими последствиями. Вот они: «…одним из слабых участков нашей работы являлась работа по Польше. На протяжении 16 лет сектор работников Польши не мог вскрыть активнейшей войсковой организации поляков, которая вела очень энергичную работу против нас. Почему это случилось? Потому, что в польском секторе за эти годы в подавляющем большинстве работали поляки, которые были связаны со вторым отделением польского генерального штаба и являлись офицерами этого отделения… Раньше были офицерами, а потом были внедрены к нам. Внедрение польских агентов к нам в аппарат — это была установка Пилсудского. Он добивался этого внедрения своих людей в компартию Польши, которые затем перебрасывались по линии компартии Польши в Советский Союз и здесь уже попадали в органы НКВД. Проводилось также внедрение польских агентов в сеть наших резидентур в Польше, в некоторых случаях устраивали провал резидентуры, их вызывали затем в Советский Союз, а здесь они становились к нам на работу. Таким образом были внедрены к нам Сосновский, Маковский, Стецкевич, Илинич, Мазепус, братья Богуславские и др. (выделено мной. — А. З.)»
[732].
Я намеренно привел достаточно обширную цитату из выступления Ежова, чтобы акцентировать внимание читателей на ситуации, сложившейся в органах госбезопасности к февралю 1937 г. По сути дела, новый нарком не просто поставил под сомнение, а фактически признал подрывной всю работу ВЧК-НКВД по борьбе с польскими спецслужбами внутри страны и разведывательную деятельность в Польше начиная с 1920 г. Сотрудники, работавшие в соответствующих подразделениях разведки и контрразведки, не просто ставились под сомнение, а были обвинены в шпионаже и предательстве. Их агентура оценивалась таким же образом. Приведенные в докладе Ежова фамилии — это лишь толика большой группы людей уже арестованных или тех, кто будет арестован в ближайшее время. Из-за закрытости статистической информации трудно называть какие-либо цифры. Могу утверждать одно — только по материалам допросов Сосновского было арестовано более трех десятков чекистов-поляков по национальности и тех, кто работал по польской линии в органах госбезопасности. Фактически к середине 1937 г. в НКВД СССР и его местных аппаратах не осталось сотрудников, владевших польским языком и имевших некий опыт противодействия польской разведке. Все без исключения начальники польских отделений разведки и контрразведки, занимавшие эти должности начиная с 1920 г., были арестованы по обвинению в работе на спецслужбы Речи Посполитой и расстреляны. Такая же участь постигла всех их помощников, а также и большую часть оперативного состава. Назначенный в декабре 1936 г. начальником 3-го (польского) отделения 3-го отдела ГУГБ НКВД СССР 3. Пассов, будучи позднее сам арестованным, в ходе одного из допросов утверждал, что ни у него, ни у других сотрудников не было никакого опыта работы по польской линии и вообще знаний о польской разведке
[733].
Пассову и ему подобным выдвиженцам наркома Ежова предстояло реализовывать печально известный приказ НКВД СССР № 00485 от 11 августа 1937 г. Тремя днями ранее проект приказа рассмотрели члены Политбюро ЦК ВКП(б) на заседании этого партийного органа. Решение было следующим: «Утвердить приказ Наркомвнутдела СССР о ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ»
[734].
В приказе НКВД была сформулирована конкретная задача для всех органов госбезопасности: «С 20 августа начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций ПОВ и, прежде всего, ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах». Надо полагать, что руководство большевистской партии и НКВД считало парализованной к концу лета 1937 г. работу польской разведки среди военных, сотрудников Наркомата иностранных дел. Нечего уже и говорить о военной разведке, а также о самих органах госбезопасности и внутренних дел.
В завершение необходимо указать некоторые важные, связанные с вышеуказанным приказом НКВД СССР № 485, нюансы. Во-первых, это был уже второй «национальный» приказ. Менее чем за две недели до его издания на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) был направлен на места приказ № 00439 об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах
[735]. Однако в отличие от приказа по польской линии предлагалось сосредоточиться только на работниках оборонных предприятий — немцах по национальности. Количество их было не столь значительным. Во-вторых, и это крайне важно для заявленной темы монографии, в этом приказе не давалась оценка работы чекистов против немецкой разведки и не заявлялось о проникновении ее агентуры в ВЧК- НКВД. В-третьих, именно к приказу № 485 прилагалось закрытое 30-страничное письмо, изобилующее конкретными фамилиями, в том числе и сотрудников органов госбезопасности, которые якобы являлись польскими агентами, полностью развалившими работу по противодействию разведке Польши и полностью парализовавшими нашу разведку против этой страны. Количество поляков-чекистов было многократно больше, чем, к примеру, немцев. Поэтому исполнители приказа могли столкнуться с необходимостью ареста своих коллег, с которыми работали в боевых условиях Гражданской и советско-польской войн, действовали как нелегалы за границей, проводили многие опасные для жизни оперативные мероприятия внутри страны да и просто дружили в быту. Авторы статьи о «Польской операции НКВД» Н. Петров и А. Рогинский привели следующие слова одного из сотрудников УНКВД по Московской области А. Пестеля: «Когда нам, начальникам отделений, был зачитан приказ Ежова об аресте абсолютно всех поляков (о всех поляках в приказе не говорилось. — А.З.), польских политэмигрантов, бывших военнопленных, членов польской коммунистической партии и др., это вызвало не только удивление, но и целый ряд кулуарных разговоров, которые были прекращены тем, что нам заявили, что приказ согласован со Сталиным и Политбюро ЦК ВКП(б) и что нужно поляков громить вовсю»
[736]. Итог «Польской операции» был подведен в статистических отчетах органов НКВД. По данным вышеупомянутых авторов, всего было арестовано и осуждено более 20 тысяч поляков, а также еще почти 17 тысяч белорусов, украинцев и представителей других национальностей
[737].
