В докладной записке на имя И. Сталина от 29 мая 1936 г. заместитель наркома внутренних дел СССР Г.Е. Прокофьев сообщил о задержании в Москве при получении от агента секретных документов сотрудника киевского польского консульства Альберта Рана
[454]. Далее заместитель наркома несколько приоткрыл существо дела. Оказывается, это была чекистская операция. Еще в январе один из секретных сотрудников Особого отдела ГУГБ НКВД (германский подданный), находясь в отпуске, был завербован в Праге польской разведкой. После вербовки новому агенту было указано, что в Москве с ним свяжется нелегальный представитель 2-го отдела польского Генерального штаба. И вот, 28 мая неизвестный связался по телефону с нашим агентом и назначил ему встречу. При этом польский разведчик просил принести на встречу материалы, которые тому уже удалось собрать. Далее в докладной записке перечисляются документы и фотографии по новым образцам оружия и боевой технике, изъятые при личном обыске у А. Рана.
Сведения о некоторых деталях чекистской операции удалось найти в архивном уголовном деле на тогдашнего помощника начальника ОО ГУГБ НКВД СССР старшего майора госбезопасности С.Г. Гендина. Отвечая на вопросы следователя о ряде чекистских оперативных комбинаций, подследственный, в частности, показал, что операцию готовили и проводили совместно два отделения Особого отдела — польское и немецкое (их начальники в тот период соответственно В.И. Осмоловский и С.Г. Волынский). На первом же допросе Ран сознался в том, что он является сотрудником 2-го отдела ПГШ, а настоящие его имя и фамилия Стефан Касперский и звание — поручик. Несмотря на небольшой опыт агентурной работы, он был послан резидентом выполнять важное разведывательное задание в Москву. Касперский ехал вместо сломавшего ногу после падения из окна консульства в пьяном виде заместителя резидента ротмистра А. Стпичиньского
[455].
Многое еще мог бы рассказать провалившийся разведчик
[456]. Однако чекисты не знали, что резидент «КГ» Каршо-Седлецкий дал из Киева в Варшаву шифрованную телеграмму с требованием реализовать разработку на одного из советских разведчиков в польской столице, чтобы поставить вопрос о персональном обмене. Так и произошло. Польские контрразведчики подвели к заместителю резидента ИНО ГУГБ НКВД (работавшему под фамилией «Соколин») своего агента и при встрече с ним задержали советского разведчика, при этом не имея на руках никаких улик. «Соколин» никаких показаний не дал, но это и не было нужно полякам
[457]. В итоге обмен «Соколина» на «Рана» был согласован по линии внешнеполитических ведомств и вскоре состоялся. Операция против польского разведчика «Рана» в определенной степени скомпрометировала метод проникновения в СССР путем вербовки чешских инженерно-технических работников, которые трудились на важных промышленных объектах нашей страны и даже в оборонных научно-исследовательских учреждениях. Кроме того, из Киева был отозван и больше не «активничал» на советском направлении старый член ПОВ, служивший в разведке с 1918 г., опытный руководитель ряда резидентур 2-го отдела ПГШ (в Таллине, Москве и Киеве) капитан В. Михневич.
Насколько мне известно, операции против «консульских» резидентур польской разведки проводились и в Минске. Можно лишь отметить, что, согласно архивным материалам, хранящимся в РГВА, там действовали в 1920-1930-х гг. следующие резидентуры: «У-6», «Б-17», «Л-19», «М-2» и некоторые другие.
По подсчетам польского историка А. Пеплоньского, всего за период 1927–1939 гг. на территории нашей страны работало 48 резидентур польской разведки, сотрудники которых прикрывались должностями в дипломатических, консульских, торговых и иных представительствах Республики Польша. Продолжительность функционирования их была различной — от нескольких месяцев до нескольких лет, как, к примеру, резидентура «Kjd» в Москве (1931–1938), возглавлявшаяся поручиком запаса Юзефом (Иосифом) Едынаком. Он был достаточно опытным сотрудником разведки: проработал непосредственно во 2-м отделе ПГШ с 1919 по 1926 г. В Москву прибыл в качестве гражданского помощника военного атташе с задачей не только руководить своей резидентурой, но и обеспечивать связь других резидентур с рефератом «Восток» 2-го отдела ПГШ в Варшаве
[458]. Наверное, поэтому справка, составленная по материалам архива польской разведки о работе резидентуры Едынака, по объему самая большая и достаточно информативная. Однако могу сказать и, возможно, огорчить историков польских спецслужб тем, что сам Едынак, некоторые его агенты и подчиненная ему резидентура «Р-82» (во главе с советником посольства С. Лагодой) почти весь указанный период находились под контролем ОГПУ-НКВД и на них советской контрразведкой велись дела оперативной разработки «Арбат» и «Ландыш». Объективности ради следует отметить, что главную резидентуру («Х-37», «Московский центр»), переведенную из Харькова в Москву в связи с ликвидацией польского консульства в декабре 1937 г., в отличие от других разведывательных ячеек, разрабатывать уже было практически некому. К этому времени почти все сотрудники польского отделения 3-го отдела (КРО) ГУГБ НКВД СССР были арестованы по ложному обвинению в работе на противника и по большей части расстреляны. Нашим контрразведчикам ничего не оставалось, как сковывать активность поляков путем демонстративного наружного наблюдения и даже задержания по малозначительным поводам тех из них, кто подозревался в проведении разведывательной работы. Яркий пример тому — случай с руководителем резидентуры «А-7» майором Е. Дмоховским и его заместителем Паржевским, имевший место в августе 1938 г.
[459]
Кроме резидентур, действовавших под прикрытием разного рода польских представительств в нашей стране, значительную по объему разведывательную работу вели экспозитуры 2-го отдела ПГШ: № 1 — в Вильно и № 5 — во Львове. Весьма непродолжительное время существовала и экспозитура № 6 в Бресте. Наиболее эффективной считалась экспозитура № 1. Отложившиеся в архиве документы этого территориального подразделения относятся к периоду с 1921 по 1938 г. Около 75 % всех материалов падает на 1921–1929 гг. Вероятно, именно в это время экспозитура действовала особенно успешно и поставляла значительный объем информации по Советской России-СССР во 2-й отдел ПГШ.
Экспозитура № 1 была создана в июне 1921 г. на базе упраздненных разведывательных отделов 3-й и 4-й польских армий и считалась периферийным органом Разведывательного бюро 2-го отдела Верховного командования Войска Польского. Первоначально в задачу экспозитуры входило ведение разведывательной работы в северо-западных районах СССР, а также в Латвии, Литве и Восточной Пруссии. Но с 1923 г. она сконцентрировала свои усилия только на нашей стране и Литве. В отличие от других экспозитур Виленская вела и так называемую «глубокую разведку», то есть охватывала территорию полосой более 250 км от границы, дотягиваясь до Ленинграда и Москвы. Но основное внимание она все же уделяла Белорусскому ВО. Экспозитура № 1 была единственной, имевшей в своей структуре некую «лабораторию специальной работы», которая, скорее всего, занималась подготовкой средств диверсионной борьбы: взрывных устройств и контейнеров с отравляющими веществами. Эта же лаборатория обеспечивала агентуру поддельными документами. Организационное отделение экспозитуры занималось созданием разведывательной сети для мирного и военного времени. Имела она и контрразведывательное отделение, а также несколько разведывательных офицерских постов, количество которых определялось 2-м отделом ПГШ
[460]. Практически весь период существования экспозитуры активно работали посты в Гродно, Глубоком и Молодечно. В зону ответственности в Глубоком входили Ленинградский ВО и его гарнизоны в Великих Луках, Бологом, Полоцке, Пскове и Смоленске
[461]. А разведывательный пост в Молодечно охватывал территорию Западного (позднее Белорусского) ВО с гарнизонами в Витебске, Вязьме, Минске, Орше, Полоцке, Смоленске и даже предпринимал меры к проникновению в Москву
[462].
