Еще в конце января 1923 г. «Касаткин» по поручению чекистов предложил передать полякам план мобилизации за 25 000 долларов. Именно эта сумма фигурировала в донесении из Москвы от Э. Чижевского. В КРО, вероятно, полагали, что на такую большую сумму польская разведка не согласится. И действительно, резидент запросил 2-й отдел ПГШ и получил в ответ готовность заплатить только 3000 долларов
[663]. Уловка контрразведчиков сработала, но, как оказалось, ненадолго. Идея фикс захватила умы польских разведчиков в лице нового начальника 2-го отдела и его подчиненных. Им, вероятно, хотелось доказать, что если при Пилсудском не смогли достигнуть такой важной цели, то ныне вопрос будет так или иначе, но решен. Нажим на МОЦР нарастал, но «трестовики» под всякими предлогами не давали положительного ответа. 31 января 1924 г. Якушев в очередной раз прибыл в Варшаву, где встретился с полковником Байером и капитаном Таликовским и передал им очередную порцию дезинформационных материалов. Однако идеолог МОЦР пожаловался на излишнее давление на «Трест» со стороны резидента в Москве ротмистра А. Недзинского и задержку им оплаты уже полученных материалов
[664]. Это была вторая попытка затянуть вопрос о добыче мобилизационного плана.
А в это время по просьбе чекистов в Разведупре РККА решали, как выйти из создавшегося положения. В отчете от 21 января 1925 г. о проведенной работе по подготовке дезинформационных материалов начальник РУ Я. Берзин докладывал начальнику штаба Красной армии, что раздел «Мобилизация» удалось наполнить конкретными сведениями. Так, было решено в изготавливаемые документы заложить ложный график провозоспособности железнодорожной сети СССР в военное время и увеличить ее по сравнению с реальной на 15 %. Эта часть «мобплана» и была передана в некоторые штабы, в том числе и в польский
[665].
Ситуация обострилась в 1926 г. после переворота Пилсудского. Вновь, как и в 1923 г., произошла «перетряска» руководящего состава польской разведки. Новый начальник 2-го отдела ПГШ полковник Т. Шетцель постоянно подгонял своих подчиненных. В Москве ожидали нового нажима на МОЦР, и сотрудники Разведупра не подвели. «Мобилизационный план» был готов в сентябре 1926 г. и утвержден в Реввоенсовете СССР. С личного разрешения заместителя председателя ОГПУ Г. Ягоды его передали полякам в два этапа
[666]. Начали с мобилизационной инструкции. Она была реальным документом, но уже устаревшим. Далее в ход пошел сам «мобилизационный план». Уверенно можно говорить о том, что польские разведчики, получив первые страницы «мобплана», оценили их очень высоко. Подтверждением тому являлись беспрецедентные меры конспирации при передаче основной части «мобплана» секретным сотрудником КРО ОГПУ «Касаткиным» своему польскому куратору. Не доверив добытый документ даже дипломатической почте, в Варшаву его доставил лично руководитель резидентуры «Р-7/1» 2-го отдела ПГШ в Москве ротмистр А. Недзинский («Броневский»)
[667].
Насколько верны слова бежавшего за границу агента КРО ОГПУ «Касаткина»-Опперпута, судить сейчас трудно, но якобы чекисты уже после передачи «мобплана» полякам, сличив его с рядом других материалов, пришли к выводу о том, что польская разведка может через какое-то время установить его подложность. Это означало бы конец агентурной разработки и легенды МОЦР
[668]. А если это так, то дальнейшие действия Опперпута до некоторой степени объяснимы. Зная о том, что КРО ОГПУ уже в начале 1927 г. решил постепенно сворачивать дело «Трест», он начал осознавать свою непригодность для дальнейшей работы по линии контрразведки. А быть рядовым гражданином с мизерной зарплатой он уже не хотел. Будучи авантюристом по натуре, Опперпут решился бежать в Финляндию вместе с кутеповской террористкой Захарченко, к которой испытывал некие чувства. Это произошло в апреле 1927 г. Он поведал финским спецслужбам и эмигрантской прессе всю эпопею «Треста». И с этого начался кризис в монархических кругах в Европе. Но, что самое главное для данного исследования, кризис, подобно ударной волне от взрыва бомбы, буквально парализовал польскую разведку.
Чтобы не быть обвиненным в пристрастных, а отсюда и комплиментарных оценках проведенной советской контрразведкой агентурной разработки и преувеличении успехов, достигнутых по ряду направлений в операции «Трест», обращусь к исследованиям польских историков, а также деятелей эмиграции. Вот, к примеру, что утверждает автор монографии об истории польских спецслужб А. Мисюк: «В апреле 1927 г. в Разведывательном отделе 2-го отдела прошло совещание, в котором приняли участие руководители резидентур, действовавших на территории России. Целью встречи было определение последствий провала в работе с организацией „М“ и обсуждение сути начавшейся реорганизации всей восточной разведки… Оказалось, что вся восточная разведка была зависима от организации „М“. Многим резидентурам подставлялись агенты, подготовленные ГПУ… Последствием провала стала ликвидация резидентур („Р-7/1“, „0–5“ и „Искатель“, ограничение деятельности эстонской резидентуры „Балт“ (бывшая „Виттег“ и „Р-7“. — А.З.), а также реорганизация или временное „замораживание“ иных резидентур. В результате произошедших в 1927 г. событий были также поставлены под угрозу прекрасные отношения со спецслужбами прибалтийских государств»
[669]. Для чекистов крайне важным было и то, что польская разведка, пусть и временно, но перешла от документальной (на основе использования агентуры) разведки к визуально-информационной, то есть легальной форме работы
[670] Подытоживая свои выводы, А. Мисюк указал, что «1927 г. стал переломным моментом — с этого времени началась основательная кадровая и организационная перестройка восточной разведки»
[671].
Другой признанный авторитет в области изучения истории военной разведки Польской республики, автор монографии о межвоенном периоде ее деятельности — А. Пеплоньский — пишет: «Летом 1927 г. в работе реферата „Б-1“ Разведывательного отдела 2-го отдела наступил перелом. Компрометация большинства разведывательных резидентур после вскрытия аферы „МОР-Трест“ дала импульс для ревизии всей существовавшей тогда системы разведки. Размеры компрометации склонили тогдашнего руководителя реферата „Б-1“ ротмистра Александра Недзиньского к тому, чтобы сделать следующий вывод: „Разведка наша на Востоке полностью подавлена контрразведкой противника…“»
[672]
