.
Белоэмигрант С. Войцеховский, ссылаясь на воспоминания бывшего руководителя резидентуры «Р-7» капитана В. Дриммера, указывает, что последнему пришлось уйти в отставку после раскрытия истинной роли «Треста» и больше он к разведывательной работе никогда не привлекался. А ведь его резидентура ранее считалась во 2-м отделе ПГШ самой результативной
[673]. Этот же автор указывает, что сразу после бегства Опперпута в Финляндию туда для встречи с ним незамедлительно прибыл глава «Русского общевоинского союза» (РОВС) генерал А. Кутепов. Как известно, именно РОВС был главной мишенью агентурной разработки «Ярославец-Трест», и Кутепову было крайне важно убедиться в реальности утверждений Опперпута о легендировании чекистами МОЦР и в том, что с помощью оперативной игры КРО ОГПУ удалось длительное время сдерживать, а точнее, сковывать, активность РОВС на советской территории.
Практически с этой же целью в Гельсингфорс был командирован и руководитель советского направления польской разведки майор М. Таликовский. Персонально для него это уже был, как минимум, третий удар со стороны нашей контрразведки. Я имею в виду провал подконтрольных полякам организаций «Центр Действия» (операция «Синдикат-1»), савинковского «Народного союза защиты родины и свободы» («Крот» и «Синдикат-2») и вот теперь МОЦР. Войцеховский как агент (псевдоним «Петровский»), находившийся на связи у Таликовского, знал от него и позднее вспоминал, что в Финляндии произошел конфликт между польским разведчиком и Кутеповым
[674]. Генерал пытался упрекать представителя 2-го отдела ПГШ в безоглядном доверии «Тресту», что якобы влияло и на доброжелательное отношение к МОЦР со стороны эмигрантов-монархистов. Таликовский отвергал все обвинения. Как бы там ни было, но через непродолжительное время после возвращения в Варшаву Таликовский вынужден был покинуть свой пост, который занимал с 1922 г. По некоторым сведениям, ушел с занимаемой должности и начальник Разведывательного отделения 2-го отдела ПГШ майор Работницкий. Несмотря на то, что глава 2-го отдела подполковник Т. Шетцель являлся одним из ближайших сподвижников Пилсудского, он смог продержаться на должности лишь полтора года и то, наверное, лишь потому, что осуществлял общее руководство сотрудничеством польской разведки с МОЦР всего пять последних месяцев.
После приведения указанных выше фактов вряд ли стоит подводить еще какие-то итоги реализации советской контрразведкой польской линии в рамках операции «Трест». Просто еще раз процитирую слова начальника 4-го отделения КРО ОГПУ в тот период В. Стырне из первого раздела подготовленного им обзора: «Особо важно отметить установление отношений с польской разведкой». К чему в итоге привело это «установление отношений», теперь известно. По польской линии был, несомненно, достигнут полный успех, реализовано большинство из намеченных мероприятий.
5. Польский вектор в репрессиях 1930-х годов
В целом о репрессиях и так называемых национальных операциях в частности написано достаточно много. За последние 25 лет появились диссертационные исследования, монографии, огромное количество статей. Изучались репрессии в регионах нашей страны и в бывших союзных республиках, а ныне независимых государствах. Скрупулезно рассмотрены репрессии среди военных, ученых, творческой интеллигенции, священнослужителей и т. д. Опубликовано большое количество архивных материалов, включая и нормативные документы органов ОГПУ-НКВД. Для темы монографии наибольший интерес представляют оперативный приказ наркома внутренних дел СССР Н. Ежова № 00485 от 11 августа 1937 г. и подписанное им «Закрытое письмо о фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР» от того же числа. Считается, что именно эти документы легли в основу массовых репрессий против поляков, проживавших в нашей стране. Нельзя не согласиться с подходом к рассмотрению репрессий, предложенным одним из лучших, на мой взгляд, исследователей этого трагического периода в жизни нашей страны доктором исторических наук, профессором В.Н. Хаустовым. Он увязал события 1937–1938 гг. с той работой по польской линии с 1933 г., когда еще не было оснований для указанных выше приказа и письма
[675]. Период массовых репрессий еще не наступил, но именно по полякам уже наносились оперативные удары, заканчивавшиеся, как правило, принятием репрессивных мер. Достаточно обстоятельную статью этого ученого можно брать за основу при рассмотрении событий тех лет, что я и делаю.
Однако почти за 20 лет, прошедших после ее публикации, историками были выявлены новые документы, позволяющие не только расставить иные акценты, но и уточнить фактическую сторону упомянутых в статье дел. Кроме того, некоторые оценки и выводы В. Хаустова представляются мне сомнительными и даже конъюнктурными, сделанными под влиянием обстановки 1990-х гг., в условиях огульного очернения советского периода деятельности отечественных органов госбезопасности. Нельзя, к примеру, поддержать заявленный им в самом начале статьи тезис о том, что «массовые репрессии 1937–1938 гг. против лиц польской национальности — закономерное следствие в целом конфронтационной политики советского руководства 1920-1930-х гг. в отношении Польши»
[676]. Надеюсь, что в разделе монографии, посвященном формированию образа врага, я достаточно убедительно показал развитие этого явления обеими сторонами — и Польшей, и СССР. Поэтому представлять нашу страну и ее руководство в качестве инициаторов конфронтации нет должных оснований. На протяжении 1919–1935 гг. реальным, а позднее потенциальным врагом № 1 в СССР, конечно же, признавали Польшу. Ровно так же и военно-политическое руководство Речи Посполитой оценивало соседнее государство, расположенное на Востоке. В силу многих причин обе страны стремились избежать военного противостояния, но предпринимали все доступные меры для ослабления возможностей друг друга по реализации потенциальных угроз. А эти угрозы преподносились достаточно ярко в аналитических материалах дипломатических ведомств и специальных служб. Такова уж природа разведывательных материалов — в них много субъективных выводов и оценок, а иногда и попыток угодить высшему руководству страны, подкрепить правильность стратегических замыслов.
Работая в рамках польской программы «Мемориала» и вынужденный поэтому придерживаться ее не декларируемых, а реальных целей, В. Хаустов, к моему глубокому сожалению, не обрисовал в своей статье (пусть и кратко) причины повышенного оперативного внимания советских органов госбезопасности к Польше и полякам в СССР. Он не дал указания на процессы личностного, а затем и фракционного противостояния, происходившие в польской Компартии фактически со времени ее образования. Автор просто начал с констатации факта огульных обвинений в принадлежности к Польской организации войсковой (ПОВ) некоторых проживавших в СССР польских коммунистов в 1929 г. Кстати говоря, я не нашел соответствующих фактов, относящихся к концу 1920-х гг. Другое дело — начало 1930-х., в частности, после заключения пакта о ненападении с Польшей в 1932 г., о чем будет сказано далее.
