Джин со слезами на глазах притягивает к себе Салли. Она крепко обнимает его в ответ.
– Спасибо, – пылко говорит она.
Потом все они принимаются утирать глаза и причитать, перегородив узкий вход в греческий ресторан.
– У нее совершенно твоя улыбка, – говорит Лизимайя Дэвиду, выпуская из объятий Розу. – Она, как и ты, любого заставит сделать все, что захочет?
Дэвид улыбается, наглядно подтверждая, что у них с Розой одинаковая улыбка, вплоть до ямочек. Все в ресторане пялятся на нас. Я чувствую, что краснею. Двойняшкам явно так же неловко, как и мне. Лейлани скучает. Подошедший официант прочищает горло и говорит:
– Извините. Сэр? Мадам? Ваш столик готов.
Они его даже не замечают. Он снова прочищает горло. На этот раз погромче.
– Извините. Сэр? Извините!
Салли оборачивается, извиняется перед ним, и нас ведут к столу. Две женщины за соседним столиком шепчутся, пока мы рассаживаемся по местам. Нас, детей, даже не представляют друг другу. Мы знаем их, они знают нас. Я знаю, что они единственные в мире люди с такой фамилией. Я знаю, когда у них дни рождения. Я знаю, что у Сеймон аллергия на арахис. Я знаю, что мы с Лейлани примерно одного возраста. Я знаю…
– Ты так и будешь на них пялиться? – спрашивает меня Лейлани. – Да, они правда похожи на маленьких корейских принцесс, словно сошедших со страниц манхвы. Как экзотично! Две ослепительные копии своего корейского папочки.
Я не знаю, что такое манхва.
– Я не пялился. Я…
– Да, они очень красивые.
– Я тоже красивая, – говорит Роза.
– Тут все красивые, – говорит Майя.
Сеймон смеется:
– Мы все очень красивые.
Лейлани хмыкает. Не то чтобы Лейлани некрасивая. Пожалуй, она довольно симпатичная. Представляю себе, какую лекцию прочла бы мне Салли, скажи я это вслух: «Что это вообще значит – довольно симпатичная?» Лейлани выглядит примерно как я. Бабуля сказала бы: «Ничего особенного». Мы с Лейлани в одной лодке: наименее красивые в семье, где одни красавцы. Интересно, ее это злит? Или, наоборот, радует, как и меня? У нее хотя бы нет прыщей.
Мне она кажется интереснее двойняшек. Я могу угадать, о чем она думает, пусть она и не говорит ни слова. Она думает в основном о том, какая пустая трата времени этот наш бранч и какой я скучный. Я хотел бы думать о ней то же самое, но не могу оторвать глаз от ее лица.
Мы с Лейлани сидим друг напротив друга. Двойняшек усадили сбоку от нас, а Розу во главе стола. Взрослые пьют вино и болтают, размахивают руками, перебивают, слишком громко хохочут, тычут друг в друга пальцами. Каждая вторая фраза начинается со слов «Не может быть, что прошло уже двадцать лет» или «А помнишь, как…». Они смеются над тем, как Дэвид разгромил их в покер, над провальной поездкой на лыжный курорт. Они до нелепого счастливы.
– Значит, вы на домашнем обучении? – говорит Лейлани, возвращая меня к происходящему на детском конце стола.
Бранч будет долгим.
– Поэтому головы у нас не нафаршированы всяким капиталистическим вздором, – встревает Роза, явно пытаясь поддеть Лейлани.
Двойняшки хихикают.
– Не думаю, что у меня голова чем‐нибудь нафарширована, – говорит Майя. – Сеймон, у тебя голова нафарширована?
– Нет, и живот тоже нет. Я есть хочу.
Они снова хихикают. Роза присоединяется к ним.
– У тебя классные перчатки, – говорит Роза Сеймон. Перчатки черные, с красным рисунком. На Майе нет перчаток. – Ты играешь в покер?
Сеймон мотает головой.
– Я тебя научу. А в шахматы?
– Играю!
– И что, на домашнем обучении ты действительно изучаешь только хорошие и правильные вещи? – спрашивает меня Лейлани, пока Роза с Сеймон болтают о шахматах.
Она умудряется задать вопрос так, что я буду выглядеть идиотом, если отвечу утвердительно, но в то же время явно показывает, что ей совершенно плевать на мой ответ. Об этом свидетельствует то, как она вздергивает брови, одновременно приподнимая верхнюю губу. Если я начну объяснять, что провел в обычной школе больше времени, чем на домашнем обучении, ее брови лишь поползут еще выше.
– А тебе нравится твоя школа? – говорю я вместо этого, решив закидать ее банальностями.
Ее брови взбираются еще выше на лоб. Я ни одну свою бровь не смог бы поднять так высоко. Этого изящного движения вполне достаточно, чтобы дать мне понять, что ни один человек в здравом уме не может любить школу или задавать такие тупые вопросы. Она меня что, проверяет? Тогда я не прошел проверку. Даже если я объясню, что знал, что задаю ей тупой вопрос, и задал его специально, как раз потому, что он тупой, это никак не оправдает меня в ее глазах. Мне до смерти хочется немедленно, в прямом эфире, описать Джорджи этот до невозможности веселый бранч.
– Спроси еще, чем я хочу заниматься, когда вырасту. В какие университеты я подам документы. Кем собираюсь работать.
Мне приходили в голову все эти вопросы.
– Я на домашнем обучении, – говорю я. – У меня недоразвиты социальные навыки.
– Зато ты, похоже, выучил наизусть толковый словарь. – Она криво улыбается, и в ее улыбке так явно читается слово «придурок», словно она произнесла его вслух.
– Тебе надо податься в актеры, – говорю я. – У тебя невероятно выразительное лицо.
Съела? Я тоже могу быть стервозным. Но я тут же вспоминаю, что она занимается в школе театрального искусства. Так что она наверняка ходит на курсы актерского мастерства.
– Ты, наверное, хотел сказать «в актрисы». Давай не будем притворяться, что мужчинам и женщинам за одну и ту же работу платят одинаково. Если я стану делать вид, что я актер, это ничего не изменит. Именно поэтому я стану режиссером и буду снимать фильмы и телепередачи. Актрисами пусть становятся те, кому нравится, когда их эксплуатирует женоненавистническое отребье.
– Ты говоришь точь‐в-точь как Салли, – говорю я.
– А ты говоришь точь‐в-точь как мой отец. Как здорово, правда? Мы только что встретились, но уже чувствуем себя одной семьей.
Меня так и тянет сказать ей, что я тоже не хочу здесь быть, предложить ей вместе прикинуться, что мы всем довольны, раз уж наши родители так этого хотят, и не делать этот бранч еще омерзительнее. Я хочу попросить о перемирии. Но тут же представляю, как быстро она меня за это отделает. Роза хихикает над словами кого‐то из двойняшек, но я вижу, что она жадно прислушивается ко всему, что говорит Лейлани. Розины глаза сияют от восторга: похоже, она решила, что Лейлани может научить ее паре новых способов напакостить всем вокруг.
Мне придется держать Розу подальше от Лейлани. Конечно, плохо, что Лейлани может дать Розе несколько уроков вредности, но вдруг все еще хуже? Вдруг они с Розой одного поля ягоды, вдруг она может научить Розу совсем ужасным вещам? Лейлани явно не излучает флюиды добра. Бесчувственность: Лейлани плевать, что она меня обижает. Расторможенность: она говорит все, что хочет, и не боится последствий. Харизма: на нее сложно не обращать внимания. Интересно, ей нравятся острые ощущения? Мне очень хочется спросить, любит ли она погонять на машине.
