– Надо думать, вертолетной площадки на крыше у вас тоже нет?
– Не глупи. Вертолетная площадка на крыше гаража, за домом.
– Что, правда?
– Нет, неправда. Есть правила, определяющие, где вертолеты могут летать, а где не могут. Здесь они летать не могут.
– Откуда ты вообще об этом знаешь?
Лейлани не смеется, только снова приподнимает бровь.
– Вы всегда жили в этом доме?
– Наверное, ты хочешь сказать «в мавзолее». Да, они купили здание двадцать лет назад.
Я сдерживаюсь, чтобы снова не сказать «ого». Не могу себе представить, каково это – расти в таком месте. Да что там, я не могу себе представить даже, каково это – прожить на одном месте всю жизнь. Мы жили в одном и том же доме, пока мне не исполнилось семь. Потом наступил хаос. Бесконечная череда домов и квартир в Сиднее – мне тем временем стукнуло двенадцать, – и дальше самые разные места во всех уголках Австралии, пара лет в Новой Зеландии, снова год в Сиднее, потом Индонезия, Таиланд, и вот мы здесь.
– Повезло тебе, – говорю я; Лейлани смотрит на меня так, что я сразу понимаю: она со мной не согласна. – Каково это – быть богатой?
– Каково это – быть австралийцем?
Лифт останавливается, двери открываются, и мы оказываемся в заставленной книгами комнате.
– Это не мои деньги. Это их деньги.
– Но… – начинаю я; не важно, кто зарабатывает деньги, она в них купается, – они ведь твои родители. Это значит, что ты точно не бедная, ведь так?
Она снова испепеляет меня взглядом.
– Я не говорила, что я бедная. Но деньги их. Если бы не родители, я бы так не жила.
– Еще бы. Если бы не родители, я бы не оказался в Нью-Йорке. Они все решают за нас, пока мы не вырастем и не съедем.
– К несчастью.
– Но ты можешь этим наслаждаться!
Она опять смотрит на меня, как на последнего идиота.
– Чем тут наслаждаться? Они родили нас только для того, чтобы сохранить фамилию, дурацкую выдуманную фамилию, а еще чтобы мы были их идеальными мини-копиями. Конечно, у них ничего не вышло, но ты удивишься, когда узнаешь, какими тщеславными бывают люди. Я бы не удивилась, но ты у нас всему удивляешься.
– Это из‐за кукурузы, которой меня пичкают. От нее я становлюсь страшно доверчивым. Ее обрабатывают инсектицидами, наверняка все дело в них.
Она тихо всхрюкивает.
– Ты почти засмеялась!
– Нет, – говорит она, прикрывая рот рукой. – Я даже не улыбаюсь. Идем.
Я иду за ней, недоумевая, почему она так язвит насчет своих родителей.
– Это спальня Майи и Сеймон.
Дверь в спальню закрыта, на ней нарисованы серп и молот. Я молчу.
– Это Майя нарисовала. Как‐то связано с Сибирью.
Мне явно лучше не задавать вопросов.
– Они живут в одной комнате?
– Им так нравится. Они всегда все делают вместе. Есть только одно различие – Сеймон танцует, а Майя играет в теннис. В остальном они настоящие двойняшки. А вот их кабинет.
Дверь открыта. Я замечаю два письменных стола, стулья, кресла-мешки, книги, планшеты, аквариум, плакат на всю стену с рыбами и другой морской живностью. Над одним письменным столом висят постеры красивых азиатских поп-звезд. Над другим – прибитая гвоздем лошадиная подкова.
– Это китайский? – На стене напротив входа я замечаю большой лист пергамента с каллиграфической надписью.
– Корейский. Мой папа кореец. Мы сто раз бывали в Корее. У нас родственники в Сеуле.
Я знал об этом. Джина усыновили белые американцы, сделавшие все, чтобы он выучил корейский и прекрасно знал историю и Кореи, и США. Они поддерживали связь с его биологической матерью.
– Моя спальня. – Закрытая дверь без единой наклейки. – А это мой кабинет.
Пол черный. Я вхожу следом за ней и чувствую, что покрытие под ногами пружинит.
– Как в спортзале. Круто. Какими боевыми искусствами ты занимаешься?
– Никакими. Не рвусь заработать себе какой‐нибудь там черный пояс. Я актриса, забыл? Актер работает всем телом. Так что я понемногу занимаюсь всем – карате, фехтованием, боксом, гимнастикой. Помогает поддерживать форму.
– Тогда понятно, что здесь делает беговая дорожка.
– У меня не всегда есть время бегать на улице. Беговая дорожка – более или менее приемлемая замена.
У меня чуть не срывается с языка: «Давай иногда бегать вместе». На Манхэттене вдоль набережных проложены дорожки для бега.
– Идем на террасу.
– Если тут есть терраса, – бормочу я.
– Терраса есть, – отзывается от двери Майя.
Мы с Лейлани вздрагиваем.
– Где Роза и Сеймон? – спрашиваю я, вдруг забеспокоившись.
– Папа показывает им фокусы.
Лейлани тяжело вздыхает. Майя хихикает.
– Розе хотелось посмотреть. А Сеймон решила быть гостеприимной и посидеть с ней.
– Бедная Сеймон. Она слишком добра.
– Роза танцует, – заканчивает свою фразу Майя, словно это что‐то объясняет.
– А, – говорит Лейлани.
– Она тоже ходит к Маккендрик.
Эту фамилию я уже точно слышал.
– Роза и Сеймон будут вместе ходить на танцы?
– Ага, – говорит Майя. – После этих дурацких фокусов мы пойдем плавать. Я пообещала найти всем купальники.
– Так у вас есть бассейн?
Лейлани прикрывает рот рукой. Майя хихикает. У них есть терраса. С видом на город. На крыши соседних домов, некоторые – с зеленым газоном, водонапорные башни, бельевые веревки.
– Предков мы сюда не пускаем, – говорит Майя. – Это наша терраса. Видишь ту церковь? Вон ту крышу? Какая‐то тетка все время выводит туда свою собачку, чтобы та сделала свои дела. И никогда за ней не убирает. Наверное, там ужасно воняет. Мы никогда не видели эту собаку на улице. Никто с ней не гуляет. Бедная.
– Но как они попадают на крышу? – Крыша плоская, с двумя шпилями по сторонам, но я не понимаю, как на нее можно подняться.
Лейлани внимательно смотрит на меня.
– Через дверь.
– Это католическая церковь, – говорит Майя, словно это многое объясняет, но я все равно ничего не могу понять.
– Вы этим тут занимаетесь? Подсматриваете за соседями?
– Все так делают, – говорит Майя. – Правда, мы еще не видели ни одного убийства.
– Майя не теряет надежды.
Роза бы тоже не теряла.
– У Мистера-Курит-Слишком-Много был сердечный приступ. – Майя указывает на многоквартирный дом рядом с церковью: там, на пятом этаже, на ступеньках пожарной лестницы, курит какой‐то мужчина. – Я уверена, что ему после этого запретили курить, но он всегда там торчит. Зажигает одну сигарету от окурка другой. Как. Это. Ужасно. Мы видели, как приехала скорая. У него лицо стало лиловое. Яни из углового магазина говорит, что у него сердце остановилось. Он умер. Можешь себе представить?
