Няня au pair
[2], живущая у Макбранайтов, заберет Розу и Сеймон после танцев. Потом Салли и Дэвид приведут Розу домой. Как только я вернусь обратно в зал, смогу тренироваться, сколько захочу.
Интересно, родоки предупредили Макбранайтов или их няню, что Роза у нас с характером? Правда, я не слишком беспокоюсь. Роза только вчера проверяла, что хорошо, а что плохо, а между ее выходками всегда бывает затишье.
Роза берет меня за руку. Будь на ее месте любой другой ребенок, я бы решил, что она нервничает.
– Машин нет, – говорит она, посмотрев в обе стороны улицы с односторонним движением.
– Ты молодец, – говорю я, имея в виду ровно противоположное. – Но мы дождемся светофора.
Перейдя улицу, Роза отпускает мою руку, чтобы погладить собаку ростом выше нее самой. Хозяйка собаки улыбается Розе.
– Это Гарри. Ирландский волкодав.
– Какой красавец, – говорит Роза.
Хозяйка Гарри благодарит Розу и тянет пса за поводок. Тот покорно тащится за ней.
– Я хочу такую собаку.
– Это не собака, Роза. Это лошадь. – Такую гигантскую собаку ей, пожалуй, сложно было бы убить.
– Не глупи, Че. Это собака.
Пока мы ждем светофора на следующем перекрестке, она снова берет меня за руку.
– Когда будешь писать эссе?
Она хмурится и выпускает мою руку.
– Родоки просили отправить его сегодня до вечера.
– Может, они забудут.
– Не забудут.
– Сюзетта влюбилась в Дэвида.
– Кто?
– Няня Макбранайтов.
– В Дэвида все влюбляются. Не меняй тему.
Светофор переключается, и мы переходим дорогу.
– Чему тебя научила вчерашняя история?
– Не торопиться ставить шах и мат. Знаешь, почему я проиграла ту игру? Я бы выиграла, если бы подождала еще пару ходов.
– Как смешно.
– Я не шучу.
Я знаю. Единственный тип юмора, который понимает Роза, – это клоунада.
– Ты поняла, что нужно вести себя как нормальный человек?
– Я поняла, что мне нужно лучше врать. Нужно было сразу притвориться, что я раскаиваюсь. В следующий раз я расплачусь, как только увижу полицейских.
– Может, в следующий раз ты не станешь выгонять репетитора и подождешь вместе с ним, пока придут взрослые?
– Ты не взрослый.
– Может, в следующий раз ты не уйдешь из дому одна?
– Ничего не случилось. Я была недалеко от дома. Не понимаю, почему все считают, что я плохо себя вела.
Ну вот опять. Новая лазейка: «Не понимаю, что такое «хорошо».
– Почему ты оставила дома телефон, если думала, что хорошо себя ведешь?
– Я его забыла.
Роза никогда ничего не забывает.
– Врешь.
– Врать – это нормально.
Я останавливаюсь и пристально смотрю на нее:
– Что?
– Все врут, – говорит Роза. – Все делают вид, что врать нехорошо, но на самом деле все врут. Правда куда неприятнее, чем вранье. Если бы я всем говорила, что я на самом деле думаю, у меня были бы сплошные неприятности. Вчера я совершила ошибку, когда сказала правду. Но я гордилась собой из‐за того, что обыграла тех стариков в шахматы. Надо было соврать.
– Я никогда не вру.
– Нет, врешь. Например, когда не отвечаешь на вопросы, если из‐за честного ответа у тебя будут неприятности.
– Это не вранье, Роза.
– Самое настоящее вранье. Ты говоришь, что у тебя все в порядке, а на самом деле тебе грустно. Когда тебя спрашивают про меня или про родоков, ты не говоришь, что считаешь меня плохим человеком, а их – ужасными родителями.
– Я не считаю… – не могу закончить фразу.
– Мы пришли, – радостно говорит Роза. – Я уверена, что танцую лучше всех в группе.
Я так увлекся разговором, что не заметил, как мы оказались в толпе затянутых в балетные трико девчонок, от крошек до моих ровесниц. Я подвожу Розу к администратору и спрашиваю, все ли бумаги в порядке. В танцевальной школе пахнет так же, как в моем спортзале: потом и концентрированными чистящими средствами. Я веду Розу в зал, где у нее будут занятия. Это должны были сделать родоки.
Я не считаю их ужасными родителями. Они нас любят. Я думаю, они невнимательные. Это не одно и то же.
Вернувшись в спортзал, я изматываю себя разными упражнениями, лишь бы выбросить из головы Розины представления о вранье. Я боюсь, что она права. И выход тут один. Не нужно учить Розу хорошо себя вести – она никогда не поймет, что такое хорошо. Нужно учить ее хорошо притворяться.
Я перекидываюсь с Соджорнер всего парой слов. Она занимается вместе со своей подругой Джейми. Я не прошу ее дать мне свой номер, не предлагаю записать мой. Когда в семь вечера начинается спарринг, я ухожу в раздевалку. Может, спросить у Джорджи и Назима, что они думают о вранье? Я почти уверен, что Джейсон думает о вранье примерно то же, что и Роза. Вместо этого я пишу своему сиднейскому тренеру по боксу: «Подумываю поучаствовать в спарринге. Как вам кажется, я готов?» Убираю телефон в карман, но тут от нее приходит ответ: «Ты уже давно готов».
Я изумленно смотрю на экран. Я не ждал ответа так скоро. Натали проверяет телефон только в перерывах между занятиями. «У вас все нормально?» – «Взяла выходной». Натали никогда не берет выходные. «Серьезно?» – «Следую собственному совету, учусь расслабляться. Ты готов к спаррингу. Он тебя многому научит». – «Вы этого никогда не говорили». – «Я и сейчас не говорю. Пишу». – «Смешно. Вы уверены?» – «Да. Родители что, передумали?» – «Нет». – «А». – «Ну да». – «Ты передумал их слушаться?»
Не знаю, что ответить. Я не буду им врать. Но вот не слушаться… Я стараюсь этого не делать. Но они неправы и несправедливы. «Не знаю». – «Хочешь, я с ними поговорю? Предложение всегда в силе».
– Ты здорово увлекся, – говорит Соджорнер. Она сидит на скамейке рядом с женской раздевалкой и держит у запястья лед.
– Все нормально?
– Запястье потянула. Не буду сегодня драться.
– Сильно болит?
Она мотает головой.
– У меня скоро бой. Не хочу рисковать.
Я киваю.
– У тебя все в порядке? – Соджорнер смотрит на мой телефон. Я держу его в руках и обдумываю слова Натали. Думаю, каково будет драться с Соджорнер. Она такая красивая. Смогу ли я нанести хоть один удар?
