Деанна протягивает мне руку. У нее тонкие, изящные пальцы, на каждом надето по кольцу. Мы обмениваемся кратким рукопожатием.
– Я понимаю, о чем ты, – говорит Деанна, смерив меня таким же взглядом, что и охранник при входе.
На мне треники и футболка.
– Я не интересуюсь модой.
– Это ясно. Но мы научим тебя получать от одежды удовольствие, да, Лейлани?
– Возможно, – говорит Лейлани тоном, подразумевающим: «Не верю, что Че когда‐нибудь научится одеваться».
– Как насчет этой вещи? – Деанна демонстрирует зеленые с серебром штаны. Она спрашивает не у меня, а у Лейлани.
– Крутые, – говорит Майя.
– Мы не хотим его запугать. Когда Че куда‐нибудь выбирается, на нем всегда надето что‐то на размер или на два больше, чем нужно. Обычно он носит джинсы и футболку или рубашку с коротким рукавом.
Это пугающе точное описание.
– Откуда ты знаешь, что я ношу?
– Я видела слишком много твоих фотографий. И на каждой из них ты был в одежде. Деанна, никаких поло.
Не уверен, что знаю, что такое поло. Деанна показывает нам черную рубашку. Лейлани кивает, и Деанна вручает рубашку мне. Я смотрю на бирку с ценой.
– Как рубашка может стоить тысячу долларов? – спрашиваю я громче, чем хотел бы. Это обычная черная рубашка. Пуговицы на ней не алмазные и не золотые. Ткань мягкая, этого не отнимешь, но у меня есть пара футболок – на ощупь примерно такие же, но при этом вполне дешевые.
Майя смеется. Одна из продавщиц смотрит на меня так, словно вдруг увидела в своем магазине гигантского таракана. Она сочувственно кивает Лейлани. Странно, но сама Лейлани даже не закатывает глаза.
– Ты вообще знаешь, как делают одежду?
И продолжает, не дав мне возможности ответить:
– Эта рубашка сделана не на фабрике и не дома у сдельных рабочих, которым платят куда меньше прожиточного минимума и не оплачивают больничные. Те, кто изготовил эту рубашку, получают зарплату выше требуемой профсоюзом, работают на полностью легальной работе и имеют все социальные гарантии. Ткань сделана на прядильной фабрике, где работают на таких же условиях. Эту рубашку сшили из хлопка, выращенного на небольшой ферме без применения пестицидов. Ее дизайн придумал один из самых гениальных современных японских модельеров, к тому же известный своим этическим подходом. При ее изготовлении никого не эксплуатировали. В отличие от футболки за пять долларов, эту рубашку продают по ее истинной стоимости. Тысяча долларов – сумма, за которую можно сшить такую потрясающую рубашку и при этом никого не эксплуатировать.
Я беру вешалку вспотевшей рукой. Интересно, мне придется заплатить за рубашку, если я закапаю ее пóтом?
– Даже если тебе плевать на этику, – тон Лейлани подразумевает, что ничего другого она от меня и не ждет, – эта рубашка – прекрасное капиталовложение. В мире таких всего пять. Через пару лет ты сможешь продать ее гораздо дороже. Вот почему она стоит тысячу долларов.
– Точно, – говорит Деанна. – Хорошо сказано, Лей-Лей.
Я краснею. Пока мы не оказались в Нью-Йорке, я даже не подозревал, что умею краснеть. Значит, только богачи могут позволить себе быть этичными? На мне футболка фирмы, работавшей по принципам этичной торговли. Это одно из предыдущих начинаний родоков. Мне хочется спросить у Лейлани, почему она не делает ткань для одежды своими руками.
Я возвращаю Деанне рубашку и пытаюсь отыскать что‐нибудь, из‐за чего родоки не выгонят меня из дома. Единственная вещь, стоящая меньше двухсот долларов, которую мне удается найти, – это галстук.
– Примерь, – говорит Лейлани и сует мне две рубашки и три пары джинсов. Я их ни за что не куплю. У меня две кредитные карты: одна от родоков, другая дедулина, и все они с ума сойдут, если я потрачу на рубашку даже пятьдесят долларов.
Я распахиваю дверь примерочной – тяжелую, деревянную, с отделкой металлом. Скажу им, что мне ничего не понравилось. Свет в примерочной такой, что даже моя кожа кажется нормальной. Как они добиваются такого эффекта? Или, может, у них искривленное зеркало? Оно мне ужасно льстит.
Я беру первую рубашку. Она какая‐то колючая, зато вторая отлично сидит на мне и на ощупь еще мягче, чем та, за тысячу долларов. Наверное, она стоит миллион.
В зеркале примерочной кажется, что она такого же синего цвета, как мои глаза. Я понимаю, что это все фокусы со светом, но ничего не могу поделать – мне она нравится. Первые же джинсы, которые я примеряю, так безупречно на мне сидят, словно это не штаны, а вторая кожа. Они уже, чем я обычно ношу, сильнее облегают ноги. Они мне нравятся. Интересно, понравился бы я Соджорнер в таком виде. Я представляю себе, как мы с ней идем по улице: она в своем платье с тюльпанами, я – в этих дорогущих шмотках.
Когда я выхожу из примерочной, Лейлани ухмыляется. Значит, и правда все дело было в освещении.
– Так гораздо лучше.
Я ожидал, что она и дальше будет надо мной издеваться.
– Теперь ты почти похож на человека, а не на тяжело дышащую, слегка пованивающую макаку, только что вылезшую из спортзала.
– И ты тоже иди в жопу, Лейлани.
Майя поднимает голову от игры в своем телефоне и смеется.
– Он и правда выглядит лучше, – удивленно признает одна из продавщиц. – У нас есть такие рубашки других цветов. Если вам интересно.
– Прекрасно, – говорит Деанна.
Мне правда нравится эта рубашка. Ни за что бы не подумал, что могу испытывать какие‐то чувства к одежде, но в этой рубашке я словно становлюсь другим, более приятным человеком. Я испытываю это не-хочу-ее-никогда-снимать-ощущение, которого у меня не было с моих шести лет, когда зловредный дядя Сол подарил мне на Хануку костюм Супермена: он тогда решил, что это точно взбесит родоков. Я носил тот костюм, пока он не развалился от старости.
Я иду за Деанной словно зачарованный, а потом стою перед зеркалом, пока они с Лейлани обсуждают, какой цвет мне больше идет. Деанна приносит рубашки разных оттенков синего и зеленого. Они мне нравятся. Я украдкой смотрю на цену. Больше тысячи долларов. И джинсы тоже. Возвращаюсь в примерочную, переодеваюсь в свою одежду и возвращаю вещи Деанне.
– Какие берешь?
Я мотаю головой. На Лейлани красно-оранжевое платье. Когда она двигается, оно искрится на свету.
– Круто, – говорю я.
Майя кивает.
– Я его беру. Дайте мне минуту. Пойдем за обувью.
Интересно, сколько может стоить обувь? Хотя я знаю, какими дорогими бывают кроссовки. Но они никогда не стоят тысячу долларов. Я куплю себе кроссовки. Если они такие же удобные и классные, как рубашки, оно того стоит. Майя выходит вместе со мной на улицу. На плече у нее гигантская сумка с теннисной экипировкой.
