– Покажи, – говорит Майя. Мы смотрим на фотографию. Глаза у нас в два раза больше, чем обычно, и губы тоже. Смешно.
– Отправлю Лейлани.
– И мне тоже отправь, – говорит Майя, берет у меня телефон и записывает свой номер. Когда она возвращает мне телефон, я добавляю к номеру ее фотографию.
– У тебя неприятности? – тихо спрашивает Майя. Наверное, Лейлани ей рассказала.
Я киваю.
– Я их разочаровал, и они мне больше не доверяют.
Майя косится на Розу:
– А ей доверяют?
– Ей десять. Похоже, в этом возрасте все простительно.
Майя хмыкает:
– Мне одиннадцать. Они заставят тебя бросить бокс? Роза говорит, когда она делает что‐то плохое, они заставляют ее писать эссе, а потом их не читают. Она говорит, что несколько раз повторила одно и то же предложение в середине своего последнего эссе, чтобы узнать, заметят ли они, но они ничего не заметили.
– Очень на нее похоже. Но они ничего не сказали мне про бокс.
– А если скажут, ты бросишь бокс?
Я мотаю головой.
– Не понимаю, в чем проблема. Это спорт! Я хотела бы научиться боксировать, – говорит Майя. – Кажется, это весело.
– Ты права. А что у тебя с теннисом? Тренируешься почти каждый день?
Майя кивает.
– Еще я поеду в теннисный лагерь. На целых две недели!
– Можно мы пойдем? – спрашивает Сеймон. – Роза хочет показать мне шахматную задачу.
– Потом расскажете мне? – спрашивает Джин.
Они соглашаются.
– Ненавижу шахматы, – говорит Майя, когда они уходят.
– Я тоже. Дэвид пытался меня научить, но… А Роза играет с четырех лет.
– Сеймон никогда не нравились шахматы.
– Мне жаль. Насчет Розы и Сеймон.
– Мне тоже, – говорит Майя.
Мы идем через Томпкинс-сквер-парк, Салли рассуждает о том, насколько тут стало зеленее с тех пор, как мы приехали, и как растолстели белки. Некоторые деревья еще цветут, но в целом цветов почти не осталось, их сменила листва. Май в Нью-Йорке куда менее ужасен, чем апрель.
– Это же Сид? – спрашивает Роза и машет рукой.
Это она. Идет нам навстречу в своем платье с красными тюльпанами. Она с мамой, Диандрой: та сидит в инвалидном кресле, которое везет другая женщина. Вероятно, это вторая мама Соджорнер.
Соджорнер машет в ответ, улыбается нам. Она так красива. В моем сне она была как раз в этом платье, а потом без него. Я краснею, испугавшись, что она, взглянув на меня, каким‐то образом догадается, что я видел ее во сне.
– У тебя все лицо красное, – громко говорит Роза. – Не только нос.
– Да, – тихо отвечаю я. – Это называется прыщи.
– Нет, гораздо краснее, чем обычно. Как будто ты смутился.
– Со мной все было в порядке, пока ты не решила привлечь всеобщее внимание к прыщам у меня на лице.
– Думаешь, иначе никто бы их не заметил? Особенно когда ты так покраснел, – говорит Роза. – Привет, Сид! – Она крепко обнимает Соджорнер.
– Привет, – говорю я. – Здравствуйте, Диандра. – Я наклоняюсь и жму ей руку. – Удивительно, что мы тут встретились.
– Ничего удивительного, здесь всегда все встречаются. Это самое сердце нашего района. Сид, дорогая, – говорит Диандра, улыбаясь мне и Розе, – ты нас представишь?
Я краснею еще сильнее. Это я должен был всех представить.
– Это мои мамы, – говорит Соджорнер. – Диандра и Элизабета Дэвис. Это Че…
– А, – говорит Элизабета, – ты занимаешься вместе с Сид. Мальчик из Австралии. Она рассказывала нам о тебе.
Лицо у меня просто горит.
– Очень рад познакомиться с вами, – говорю я, пожимая руку Элизабете. – Это мои родители, Салли Тейлор и Дэвид Клейн, и моя сестра Роза.
– Ну просто ангел! – По голосу Диандры непонятно, хорошо это или плохо. – У тебя от природы такие кудри?
Роза кивает. Она притворяется, что смутилась. Ума не приложу зачем, ведь она только что громко напомнила всем о моих прыщах. Все жмут друг другу руки. Роза подходит к Соджорнер и что‐то ей шепчет.
– Мы возвращаемся из церкви, – говорит Диандра. – Она на Второй авеню. Че недавно приходил к нам на вечернюю службу. Вы уже нашли церковь себе по душе? Я знаю, вы только переехали. Не хотите присоединиться к нам? Мы открыты для любой веры.
Элизабета тихо шепчет что‐то вроде:
– Не начинай, Ди.
– Мы не ходим в церковь, – говорит Дэвид. – Мы не христиане.
– Ясно, – продолжает Диандра, – тогда какой же вы веры? К нам на службу приходят не только христиане, но и иудеи, мусульмане, буддисты.
– Мы светские гуманисты, – отвечает Салли.
– Хм, – говорит Диандра. – Это звучит куда лучше, чем «атеисты».
– Мама, – говорит Соджорнер.
Не могу представить себе ничего хуже этой встречи. Я смотрю на Розу и жду, что она вот-вот скажет что‐нибудь вроде «Бог умер» или «В Бога верят только идиоты», хотя ни Салли, ни Дэвид никогда ничего подобного не говорили. Вместо этого она снова что‐то шепчет на ухо Соджорнер.
– Все мы ищем свой путь во тьме, – говорит Диандра. – К свету приходит столько же верующих, сколько и атеистов. Просто вторые об этом не знают.
Салли ничего не отвечает.
– Как вы относитесь к тому, что ваш мальчик боксирует? – спрашивает Диандра.
– Мама! Я же говорила тебе, как родители Че к этому относятся!
– Я потому и спрашиваю. Я хочу, чтобы они знали: не только они недовольны. Бокс – не обычный спорт. Это не то же самое, что бег или баскетбол.
– Да, мама, ведь баскетбол совершенно безопасен и в нем нет места жестокости.
– Дерзишь, Сид?
– Я просто с тобой не соглашаюсь.
Диандра качает головой:
– Ты именно что дерзишь. А теперь дай мне договорить. – Она тянется к Салли, берет ее руку и сжимает в своих ладонях. – Мы не были уверены, что Сид стоит заниматься боксом. Насилие – это неправильно. От того, что она дерется на ринге, а рядом стоит судья или тренер, оно не становится правильнее.
Салли кивает.
– Но моей дочери нравится бокс. Он делает ее крепкой и сильной. Так что у нас не хватает духу запретить ей боксировать. Говорят, она прекрасно справляется.
– Соджорнер – отличный боксер, – выпаливаю я. – Ну то есть Сид. – Я поворачиваюсь к ней. – Ты потрясающая. – Господи. У меня снова краснеют щеки. И шея.
– Ее тренер тоже так считает, Че. Но это драка. Да, я горжусь Сид и желаю ей счастья, но ничего не могу с собой поделать: мне бы хотелось, чтобы это был не бокс. Что угодно, только не бокс.
