– Да, – говорит Дэвид. – Это так жестоко выглядит. Вчера мы видели Че на ринге. Ужасное зрелище.
Он словно повторяет слова Салли. Мне страшно хочется напомнить ему, как он лицемерен. Когда ему было семнадцать, его выгнали из школы за то, что он сломал челюсть другому ученику. Как сильно нужно бить, чтобы сломать челюсть? Я никогда никому ничего не ломал.
– Вот именно, – поддакивает Салли. – Че пообещал нам, что не будет драться, пока не перестанет расти. Вчера мы узнали, что он нам врал.
Диандра кивает и сочувственно смотрит на родоков. Я бы тысячу раз умер, лишь бы Бог – тот самый, в которого я не верю, – не дал Соджорнер услышать, как меня унижают. Я отчаянно надеюсь, что ее отвлек липкий шепоток Розы.
Но нет, она поворачивает голову в нашу сторону.
– В спарринге нет ничего дурного, – говорит она.
– Соджорнер, – говорит Диандра. – Это не твое дело. Решать Че и его родителям.
– Нет, это мое дело, мама. Родители Че не понимают, чего требовали. – Она поворачивается к Салли и Дэвиду и, словно извиняясь, говорит: – Че зашел в тупик. У него талант, который ему не на что было направить. Спарринг не опасен. Мы надеваем шлемы. Ездить на машине и то опаснее!
– Соджорнер Ида Дэвис!
Соджорнер мотает головой, но ничего больше не говорит. Салли пристально смотрит на нее.
– Я вижу, как страстно ты любишь бокс, – говорит Дэвид, – но мы обязаны защищать сына.
– Я прошу прощения за свою дочь, – вмешивается Диандра. – У нее твердое мнение по очень многим вопросам.
– Не нужно извиняться. Наши дети не наша собственность, – говорит Салли, и я едва сдерживаюсь, чтобы не хмыкнуть. – Естественно, они не будут нам подчиняться или соглашаться с нами, если думают, что мы неправы. Что ребенком, что родителем быть одинаково непросто.
– Аминь, – заключает Диандра.
– Как вы примирились с тем, что Соджорнер занимается боксом?
– Они не примирились, – отвечает Соджорнер, сжимает плечо Диандры и целует Элизабету в щеку.
– Да, мы не примирились. Но что мы можем сделать? Я молюсь. Я знаю, что милосердный Господь награждает нас за любовь, терпение и понимание. Вы верно сказали: дети и родители идут разными путями.
– Спасибо, – говорит Салли. Она наклоняется к Диандре и берет ее за руку. – Мне приятно поговорить с кем‐то, кто понимает.
– Пожалуйста. Вы найдете правильное решение. Я в этом уверена.
– А что вы делаете завтра вечером? У нас будет вечеринка, новоселье. Было бы замечательно, если бы вы смогли прийти. Соджорнер уже сказала, что придет.
– Но завтра ведь понедельник?
– Я знаю, это довольно странно, но некоторые наши друзья свободны только завтра, а мы не хотели надолго откладывать праздник.
– Элизабета?
Молчаливая мама Соджорнер кивает.
– Мы с удовольствием, – говорит Диандра.
Они обмениваются телефонами, адресами, обсуждают, как быть с инвалидным креслом. Прекрасно, родоки уже обменялись телефонами с мамами Соджорнер, а у меня так и нет ее номера.
– У меня нет твоего номера, – говорит Соджорнер, и я улыбаюсь. – Мы с Джейми вместе бегаем. Хочешь с нами?
Я киваю. Мы с Соджорнер обмениваемся телефонами на глазах у Розы.
– Готова к воскресной школе? – спрашивает Соджорнер.
Роза кивает и уходит с Соджорнер и ее мамами. Она оборачивается и улыбается мне, как бы намекая, что проведет время с ней, пока я буду торчать с Салли и Дэвидом. Надеюсь, что там, куда они идут, нет лестницы. Не то чтобы я по‐настоящему волновался, что Роза это сделает. Но мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не побежать следом за ними.
– Какой хороший день, – говорит Салли.
Так и есть. Светит солнце, на улице тепло, все одеты по‐летнему. Но Салли обычно не говорит о таких вещах. Мне сложно искренне радоваться весне, пока она явно обдумывает, что бы мне сказать. У Салли все чувства всегда четко написаны на лице.
Мы идем мимо уголка для шахматистов. За каждым столом играют. Вокруг одного стола стоит толпа. Я вижу, что за ним сидит Исайя. Интересно, сколько он зарабатывает шахматами? Судя по его виду, не слишком много. Все шахматисты – мужчины. И зрители тоже. Как Розе удалось пробраться сюда и заставить их сыграть с ней? Я в десять лет не был на такое способен. Да и сейчас не способен. Каково это – ничего не бояться?
– Мы не будем тебя наказывать, – говорит Дэвид.
– И я могу боксировать?
Салли кивает:
– Мы ведь не можем тебя остановить.
Они меня останавливали всю мою жизнь. Если это и есть мое наказание, надо было нарушить обещание раньше.
– Меня пугает твоя жестокость. Если ты выйдешь из себя, то можешь кого‐нибудь убить. – Салли оборачивается к Дэвиду, но тот молчит.
Я дрался только на ринге. Я никогда в жизни никого не бил и даже не думал о таком. Кем Салли меня считает?
– Кто предложил позвать меня на ужин? Вы знаете, что я все вечера провожу в спортзале. Почему вы не написали?
– Роза очень хотела, чтобы ты поужинал с нами, а мы были всего в паре кварталов.
– Я так и думал. Она хотела, чтобы вы застали меня врасплох.
– Перестань, Че, – говорит Салли. – Роза не знала, что ты дерешься. Разговор не о ней, а о тебе.
– Всякий раз, когда я пытаюсь поговорить с вами о Розе, вы меняете тему. Вы не хотите о ней говорить. Не хотите признать, что с ней что‐то явно не так.
– Ты серьезно, Че? Что‐то явно не так? Мы знаем, что у нее были проблемы с развитием. И что ей сложно заводить друзей. Ей десять лет. Она ведет себя как обычный десятилетний ребенок. Хватит видеть в ней…
– Я знаю, сколько лет моей сестре.
– Роза тебя боготворит, – говорит Салли. Она сейчас расплачется. – Знаешь, как долго она копила деньги, чтобы купить тебе подарок на день рождения?
– А вы знаете, как умерла морская свинка Апиньи? Роза…
Дэвид поднимает руку. Я готов наорать на них обоих. Но мне ведь нельзя! Это сочтут проявлением жестокости.
– Че, – говорит Дэвид своим «давайте-успокоимся» голосом. – Я знаю, ты не хотел сюда ехать. Ты хотел остаться в Сиднее. Но от того, что ты вот так психуешь, никому, и прежде всего тебе самому, легче не станет.
– Я не психую! Я говорю вам о том, что Роза сделала в…
Рука снова поднимается вверх. Мне страшно хочется по ней врезать.
– Как мы можем тебе доверять, если ты не берешь на себя ответственность за свои поступки? Если ты во всем обвиняешь Розу?
Я таращу глаза на Салли. Я никогда не обвинял Розу в чем‐то, чего она не делала, и уж тем более во всем.
