Я киваю.
– Сначала она беспощадно льстит, потом пускает в ход эти свои фокусы миленькой маленькой девочки.
– Ей всего десять. – Почему мне хочется ее защищать?
– И с чечеткой то же самое. Интересно, Ширли Темпл была такой же? Терроризировала всех вокруг, как только выключались камеры? Но мы бы об этом уже знали, правда? Мы же знаем, какими противными были Джоан Кроуфорд и Бинг Кросби. Господи. Как ты это выносишь?
– Я не всегда могу это выносить. Но она моя сестра.
– Что она будет делать, когда вырастет из роли Ширли Темпл?
– Придумает что‐нибудь еще.
– Ей даже не нужно стараться! Большинство людей просто тают, когда им льстят. Они даже не замечают, что это все наигранно. Олли и Ронни сразу же угодили в ее ловушку.
– Ты ходишь на курсы актерского мастерства. Я думал, все актеры такие.
– Почти все. Олли живет ради лести и внимания. Но я не такая. Я всегда знала себе настоящую цену. А Олли не знает.
Наверное, по‐другому и быть не может, иначе она не начала бы в двенадцать лет вести собственный блог о моде. Я тоже знаю себе настоящую цену. Я никогда не жаждал лести и похвал так же сильно, как другие дети.
Розе тоже не нужна лесть. Она просто считает, что заслуживает ее.
– А Вероника такая, как ты или как Олли?
– Она где‐то посередине. Хотя нет, не так. Мне кажется, что она жаждет лести точно так же, как Олли, но Олли этого не скрывает. Олли не стыдится этого, а вот Ронни понимает, что не должна так сильно зависеть от чужой похвалы.
Чечетка закончилась, они раскланиваются. Я должен радоваться, что моя младшая сестра весело проводит время. Но я потрясен тем, что Олли и Вероника так легко повелись на Розины штучки.
– Разве актеры не мечтают постоянно быть в центре внимания? Разве тебе не нравится быть в центре внимания?
– Мне нравится, но для меня это не главное. Я могу играть и без публики. А этим двоим нужна отдача, которую можно получить только от публики. Если я скажу им об этом, они не поверят. Я никогда им этого не говорила. – Она смотрит на меня краем глаза. – А ты не такой, как я думала.
– Спасибо. Наверное. Розе все это тоже не нужно, – говорю я. – Внимание. Люди. Ей это нравится, но это никак не влияет на ее представление о себе.
– Я с ужасом думаю о том, что будет, когда она вырастет.
– Да.
– Роза вьет веревки из Сеймон. На Майю они обе вообще не обращают внимания. Не то чтобы Майе хочется что‐то там делать вместе с Розой, но все равно ей обидно.
Майя несет поднос с порезанными овощами и соусами. Поднос едва ли не больше, чем она сама.
– Че, – зовет Дэвид. – Пришли твои подруги, Сид и Джейми.
И я тут же вижу у дверей Соджорнер: она в красном платье с черным поясом, волосы венцом окружают голову. Кажется, сердце у меня в груди на миг замирает.
Лейлани толкает меня в бок локтем:
– А Сид умеет нарядиться.
Я не свожу глаз с Соджорнер.
– Это любовь? – спрашивает Лейлани, но я уже спускаюсь по лестнице. Соджорнер улыбается, увидев меня, и мое сердце снова на миг перестает биться.
– Привет, Содж… Сид, – говорю я. – Рад, что ты пришла.
«Рад, что ты вчера меня поцеловала». Я не знаю, как поступить – чмокнуть ее в щеку или пожать руку. И потому просто стою и улыбаюсь ей. Так проходит, кажется, целая вечность. Наконец она протягивает сжатый кулак, и я касаюсь его своим кулаком. Кожа к коже.
– А где твои мамы? – говорю я, стараясь произнести это слово так, как его произносит она.
– У мамы Ди тяжелый день. Мама Эл осталась с ней дома. Они извиняются, что не придут.
– Очень жаль.
– Такое бывает. – Она пожимает плечами.
– Привет, – говорит Джейми. Я и забыл, что она стоит рядом с нами. Она ухмыляется, словно подчеркивая, что все понимает и находит происходящее до невозможности смешным. – Это что, Олли?
– Ты знаешь Олли?
– Конечно. Олли все знают. Зато Олли не знает меня. Но я сейчас это исправлю. Позже поговорим, Сид. А, да, сегодня я точно ночую у отца. Забыла сказать твоим мамам.
Соджорнер кивает:
– Я им передам.
Интересно, зачем мамам Соджорнер знать о перемещениях Джейми. Наверное, этот вопрос написан у меня на лице, потому что Соджорнер говорит:
– Джейми почти все время живет у нас. Ее родители разошлись. Мама в Квинсе, где‐то за конечной станцией ветки F, отец в Нью-Джерси. Она переехала к нам, чтобы не переводиться из школы. Красивая рубашка. – Она касается воротника. – Какая мягкая ткань. Теперь глаза у тебя почти зеленые.
– Спасибо. У тебя красивое платье. Выглядишь замечательно.
– Спасибо. – Она снова улыбается, и мое сердце пускается галопом.
Это просто смешно.
– Тебе что‐нибудь налить?
– Конечно, – отвечает она, подходя вместе со мной к барной стойке, – бурбон найдется?
– Эм-м… – Я смотрю на родителей, соображая, разрешат ли они наливать спиртное несовершеннолетним.
Соджорнер толкает меня в бок:
– Шутка! Я не пью. Можно мне сок?
– Есть ананасовый, апельсиновый, манговый, грушевый и клубничный.
– Это один вид или пять разных?
– Пять, – отвечаю я. – Мой отец считает, что смешивать соки – преступление. Но нас это не останавливает.
– Тогда ананасовый и манговый, пожалуйста, – говорит Соджорнер. – Пойду на преступление.
Салли разговаривает с двумя женщинами, которых я никогда раньше не видел. Она произносит свою обычную речь о красоте. Женщины кивают.
– Красота – это палка, вынуждающая нас покупать вещи, которые нам не нужны, – говорит она, – и чувствовать, что мы никогда не станем такими красивыми, какими могли бы быть. Вы знали, что производство отбеливающих кремов – это бизнес, приносящий компаниям по всему миру миллиарды долларов?
– Забавно слышать такие речи о красоте от твоей мамы, которая вполне могла бы попасть на обложку какого‐нибудь журнала.
– Журнала для дам в возрасте, – парирую я. Салли всегда так говорит. И еще о том, что для женщин красота словно заканчивается в тридцать – или в сорок, если у них есть деньги. – Она любит порассуждать о таких вещах.
– И мои мамы тоже.
– Ну еще бы, – говорю я. – Звериный оскал капитализма.
– Общество потребления. Мама Ди очень любит проповедовать на эту тему.
Соджорнер пьет сок и осматривается. Вокруг полно красивых людей в дорогой одежде. Интересно, что именно она видит.
