Соджорнер подносит палец к моим губам:
– Тс‐с.
Я сглатываю. Мы стоим друг напротив друга, держась за руки, глядя друг другу в глаза. Я делаю шаг вперед. Наклоняюсь. Наши губы почти соприкасаются. Воздух между нами тяжелеет от нашего дыхания. Достаточно одного почти незаметного движения, и я прижмусь губами к ее губам.
– Можно мне…
Соджорнер целует меня. Касается губами моих губ. Я чувствую языком ее язык. Мы обнимаем друг друга, я веду пальцы к ее затылку, она скользит руками по моей спине, к лопаткам. Вдруг совсем рядом раздается резкий, громкий свист, звонче полицейской сирены.
– Ведите себя прилично!
– Что за разврат!
Два парня немногим старше нас проходят мимо, едва не сбив нас с ног.
– Если понадобится настоящий мужчина, дай мне знать.
Соджорнер хватает меня за руку.
– Идиоты.
– Я не собирался с ними связываться, – говорю я. – Можешь меня не держать. Я не дерусь на улицах.
Она смеется:
– Я оттаскиваю себя. Я едва им обоим не врезала. Тогда тебе пришлось бы мне помогать.
– Точно. Но я ведь знаю, что ты не любишь драться за пределами ринга. Я на это надеялся.
Она снова берет меня за руку, и мое сердце бьется в сто раз быстрее, как перед спаррингом. Мы идем в Томпкинс-сквер-парк.
– Ты смешной, – говорит она. – И приятный на вкус.
– Я…
– Тс‐с. Не хочу думать о том, почему нам нельзя. Давай найдем скамейку потемнее.
Мы находим скамейку под сломанным фонарем, и наши губы снова встречаются. Мы задыхаемся. Меня переполняет желание. Я чувствую, слышу, вижу только ее. Она проскальзывает рукой мне под футболку, касается живота. Я закрываю глаза.
– Стой, – выдыхает она, не отрываясь от моих губ, не убирая руку с моего живота. – Надо остановиться.
– Надо, – говорю я, снова целуя ее, пытаясь успокоиться.
Она отвечает на мой поцелуй. Мы прижимаемся друг к другу, страстно, горячо целуемся. Я держу ее за затылок. Она отрывается, задыхаясь, смотрит на меня. Ведет рукой по моей груди, касается левого соска. Я перестаю дышать.
Она снова меня целует.
– Нам, – говорит она между поцелуями, – надо, – еще один поцелуй, – остановиться.
Мы не останавливаемся.
Одной рукой она касается моей груди, другую опускает к поясу моих штанов.
– Вот черт, – выдыхаю я.
– Ты выругался, – смеется Соджорнер, убирая руки из‐под моей футболки. – Впервые с тех пор, как пообещал мне не ругаться.
– О господи, Соджорнер.
– А теперь богохульствуешь.
– У меня в голове только слова, которые нельзя говорить.
Она улыбается, и от этого меня пробирает такая же сильная дрожь, как от ее ласк. Я хочу предложить ей пойти ко мне, провести ночь со мной, в моей комнате. Родоки не будут против, а если и будут, то все равно притворятся, что они не против. Мы говорили о сексе. Они давали мне книжки про секс. Они дали мне понять, что, когда у меня будет секс, им бы хотелось, чтобы я занимался им в каком‐нибудь безопасном месте, например, в своей спальне, чтобы я «думал об удовольствии партнера, а не только о своем собственном» – это слова Салли – и чтобы я пользовался презервативом.
– Я никогда… – начинаю я.
– Не целовался? – заканчивает за меня Соджорнер.
– О боже. Неужели я так ужасно целуюсь?
Она улыбается.
– Богохульство. Я пошутила. – Она наклоняется и снова целует меня. – Мы не сидели бы здесь, если бы мне не нравилось с тобой целоваться.
– Конечно, – говорю я. – На самом деле я чертовски хорошо целуюсь, и именно это ты хотела сказать. Я много практиковался.
– Как скромно.
– Ага. Я целовался, целовался, целовался, но никогда больше ничего не делал.
– Больше ничего?
Я качаю головой.
– Никогда не целовал девушек в шею?
– Обхохочешься, – говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в шею. За этим следуют новые поцелуи, мы снова задыхаемся, кровь у меня просто кипит. Я отодвигаюсь в сторону.
– Ты когда‐нибудь…
Я осторожно прикрываю ей рот рукой:
– Ты жестока. У тебя когда‐нибудь был секс?
Она кивает.
– С тем парнем, которого мы встретили на пробежке? С твоим бывшим?
– Да.
– Значит, ты не из тех христиан, которые не занимаются сексом до брака?
Соджорнер выпрямляется и поворачивается ко мне.
– Че, ты вообще слушал проповедь? Помнишь, когда мы с тобой были в церкви, и там было много народу, и моя мама говорила с кафедры? Ты хоть что‐то тогда слышал?
– Честно? Нет. Я думал о том, что касаюсь ногой твоей ноги, о том, как мне приятно держать тебя за руку, о том, что твои губы оказываются так близко к моим всякий раз, когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на тебя. Я не слышал ни единого слова.
Она смеется.
– Значит, ты пропустил отличную проповедь, в которой развенчивался культ чистоты. Секс – не грех. Секс – это любовь. Грех не в том, чтобы заниматься сексом, а в том, чтобы заниматься им без любви, – что может случиться и в браке. Я цитирую проповедь, которую ты не слушал.
Я молча смотрю на нее. Она только что произнесла слова «секс» и «любовь». У меня пересохло во рту.
– У тебя и правда никогда не было секса?
– Нет.
– Вот это да. Я прилежная христианка, но при этом не девственница. Ты атеист, но девственник.
Я уже готов пылко заявить о том, что атеизм не говорит о человеке ничего, кроме того, что тот не верит в Бога, но затем решаю этого не делать.
– Неужели все атеисты – распутники? Прости, что я не такой.
– Как это сладко звучит. Ты сладкий.
– Сладкий? Сладкое вредно. Уж лучше горячее. Можешь сказать, что я горячий?
– Ты хочешь, чтобы я сказала, что ты горячий?
Я киваю.
– Я думаю, что ты горячая и что мы провели последние… – Я смотрю на часы. – Вот черт! Уже больше часа в объятиях друг друга.
– Ты горячий, Че. Ты слишком много ругаешься, ты попадешь в ад, но у тебя горячие поцелуи. – Она кладет руку на пояс моих штанов, ведет пальцами вверх. – У тебя горячий живот. Горячая грудь. Ты весь горячий. – Она снова прижимается губами к моим губам. – Мне нравятся твои горячие поцелуи.
Мы страстно и долго целуемся, потом она отстраняется:
