XXXII
Бомбардировка
Эту ночь я провел в клинике в главном корпусе. Санитары и охранники много часов кряду собирали тела умерших и выкладывали их длинными рядами в одном из помещений. Точнее, то, что от них осталось. Черный луч высосал из подопытных всю энергию, а потом иссушил их тела, оставив скелеты, обтянутые кусками горелого мяса и клочкам кожи.
Я физически не мог на это смотреть. Происходящее оказалось выше моего психологического уровня устойчивости и полностью выбило меня из колеи.
И запах горелого мяса преследовал меня повсюду.
Константина Платоновича, единственного уцелевшего в эксперименте, увели в одну из палат. Он едва переставлял ноги от усталости, отдав все свои силы неудавшейся попытке. В мою сторону он не смотрел, старательно отводя взгляд, хотя я, пожалуй, смог бы его упрекнуть только в одном: он остался жив, а остальные нет. Но он не прятался за спины своих вассалов, а, как настоящий боевой генерал, повел их в бой, пусть на верную смерть. И то, что он сам остался в живых, говорило только о его удаче и силе духа. Так что не мне судить императора.
Я вообще не думал, что Костас, в недавнем прошлом молодой повеса, скандалист, постоянный персонаж светских хроник, обретя власть, изменится столь кардинальным образом. Все пустое ушло из его головы, и Руссо-Пруссия обрела настоящего умного правителя, радеющего о стране, не жалеющего ни себя, ни других ради общего дела.
Будучи по убеждению монархистом, я знал, что сам не раздумывая отдал бы жизнь в подобном эксперименте, причем по собственной воле. Но меня об этом не просили. Моих умений и способностей оказалось недостаточно, здесь требовался иной талант.
Мог ли я осуждать человека, принимавшего на свою совесть жизни и смерти других, бравшего на себя полную ответственность. Нет и еще раз нет.
Я разместился в палате Грэга, на стуле рядом с его кроватью. Грэгу ввели сильнодействующее средство, и теперь он спал. Мне же просто некуда было идти.
Репортерское расследование можно было считать закрытым. Я узнал все факты, все первопричины, нашел всех задействованных лиц. Преступление было раскрыто. Вот только легче от этого не стало.
Конечно, можно попытаться обнародовать произошедшее. Возможно, Костас даже не стал бы этому мешать и сегодняшние газеты вышли бы с заголовком «Император лично казнил триста преступников во имя благой цели». Общество, как обычно, разделилось бы на две части: кто-то гневно протестовал бы против подобного произвола над личностями, другие уверяли бы, что глава государства вправе казнить или миловать и если в этот раз он казнил, то ради высшей цели… Разгорелись бы дебаты. Возможно, протест вновь выплеснулся бы на улицы городов…
Вот только не вышло сегодня газет с подобными заголовками, а завтра, боюсь, газеты не выйдут вовсе. Время шло к полудню.
В Фридрихсграде у меня не осталось ни одного родного человека, которого стоило бы предупредить о грядущем, разве что несколько приятелей. Семья же Грэга, к счастью, уже была вывезена за пределы столицы.
Все же я воспользовался местным стационарным переговорником и набрал по очереди несколько номеров. Начал я с доктора Блюмберга, но тот лишь отмахнулся от моих путаных объяснений о предстоящей бомбардировке, заявив, что никуда бежать не собирается. Профессор Зоммер также ответил весьма невнятно, вновь упомянув часы на площади, которые странно себя ведут. Я не совсем уловил его мысль, но попрощался с четким ощущением того, что и Зоммер никуда бежать не собирается, а останется в доме и будет работать до последнего.
Не знаю, поверили ли мне остальные знакомые или приняли меня за нового пациента клиники «Зонненшайн», но вскоре я ощутил полную свою бесполезность и прекратил докучать обреченным. Да, они все были обречены, а я не мог спасти даже нескольких из них.
Даму под маской я больше не увидел. Она исчезла сразу после эксперимента, а специально искать ее, расспрашивая окружающих, я не посчитал нужным.
Я попросил Благостаева подогнать мой мехваген к клинике. Возвращаться в деревню я не собирался.
Никто не пытался удерживать меня в клинике или арестовывать. Очевидно, император отдал четкий приказ не трогать меня, позволить действовать, как я посчитаю нужным. У меня даже императорский перстень не отобрали, видно позабыв в круговороте важных событий о подобной мелочи.
Поэтому все, что мне оставалось, это коротать ночь до утра в раздумьях и самобичевании.
А с первыми лучами солнца я принял решение.
Пусть я не оказался героем, сумевшим спасти свой дом, но я могу хотя бы умереть достойно, разделив общую судьбу.
Грэг еще не пришел в себя. Слишком многое на него свалилось за эти дни, и организм балансировал на грани между жизнью и смертью.
В палату забежала молоденькая медсестра, свежая и доброжелательная. Она явно не знала о событиях минувшей ночи. Только избранные были задействованы в неудавшемся эксперименте, остальная же часть персонала просто работала, для них сегодняшний день был обычным, ничем не примечательным.
Я все не мог перестать думать о запахе горелого мяса. Он преследовал меня, обволакивал, и я вновь и вновь вспоминал ряды обгоревших трупов.
Медсестра осмотрела Грэга, сделала два укола и попросила меня выйти из палаты.
– Ему нужен покой, пусть ваш товарищ спит. Приходите вечером. Ему станет лучше. Или завтра…
Это меня полностью устраивало. Только объясняться сейчас с репортером мне и не хватало. Правда, я боялся, что до вечера не доживу.
Галантно поцеловав руку зардевшейся от смущения девушке, я вышел на улицу. Свежий морозный воздух охладил мое лицо, вытеснив из моей души запах горелых мертвецов.
Я возвращался в Фридрихсград.
Не был я отчаянным храбрецом, не был и сумасшедшим. И умирать я тоже не хотел. Просто решил, что так будет правильно.
К тому же в глубине души у меня теплилась надежда, что Костас ошибся, что никакой угрозы городу нет, как нет и корабля в космическом эфире с той стороны Луны.
Мало ли что ему там привиделось, человек он сложный, с раздвоенным сознанием. Кажется, недавно ученые ввели в обращение термин «шизофрения». Это понятие прекрасным образом описывало императора. Две личности, живущие в нем, желали разного. Поэтому и почти все его поступки носили двойственный характер.
«Эгоист» поблескивал хромированными боками на солнце. Мехваген подогнали прямо к ступеням, как я и просил. Мотор завелся с полоборота, я медленно поехал к воротам.
Погода стояла ясная, обещая чудесный солнечный день, вот только не уточняя, что далеко не каждый его переживет.
Ворота клиники открыли без малейших вопросов.
Я не встретил по дороге никого из местных высоких чинов. Даже Благостаев не соизволил проводить меня.
Дорога была свободна, никто не перегораживал колею повозками, я ехал в полном одиночестве. Но уже на подъезде к Фридрихсграду ситуация изменилась. Сначала мне навстречу попалась одна повозка, забитая перепуганными людьми. Старой кобылой правил столь же древний дед, ежесекундно понукая замученное животное. В повозке разместилось его семейство от мала до велика. Взгляд у деда отдавал безумием.
