Только не говори, что ты еще не настолько окреп, чтобы удержать в руках стакан с водой, ибо я боюсь представить, что творится в туалете. Улыбнитесь! Вас снимает скрытый снайпер!
– Ну принеси воды, – заныла я, вспоминая детство. – Я себя очень плохо чувствую. Нет, а почему ему можно болеть, а мне нельзя?
Ипохондриэль, который так и не Умриэль, развернулся и ушел. Я замерла в предвкушении. Прошла минута, две, три… Я начала волноваться. На кухне было тихо, поэтому я, охая так, что мне пенсию должны выдать вне очереди, поплелась на кухню. На стульчике сидел обиженный эльф, разглядывая узоры на моем любимом блокноте.
– Ты встала? – спросил он, глядя на меня. – Как ты себя чувствуешь?
Я скукожилась так, что даже Капитан Очевидность достал свою подзорную трубу и вынес вердикт, что мне осталось всего ничего…
– Видишь, я спросил, как ты себя чувствуешь, – вздохнул Ипохондриэль, водя пальцем по узору. – А ты меня тогда не спросила…
Заботливый ты мой! Перед тем, как доверить тебе хомячка, я бы на всякий случай с ним попрощалась и прикинула, есть ли у меня красивая коробочка.
– И я обиделся, – надулся эльф, складывая руки на груди.
Меня подмывало найти электронную визитку похоронного агентства. Есть у меня предчувствие, что когда будет играть музыка, ее услышу только я, скорбно вытирая платочком уголки глаз. Отмучил и отмучился.
– А теперь слушай сюда внимательно! – продемонстрировала чудеса исцеления я, беря его за кончик острого уха. – Если у меня встанет выбор между тобой и котом, то, поверь мне, котишка тебя вздует примерно с таким же счетом, с которым бы клуб Легионеров сыграл бы с запасным составом молодежной сборной завода «Химпромаш».
– Больно! – вздохнул Ипохондриэль. – Женщина должна любить мужчину, заботиться о нем…
– Мужчину, а не тебя! – рявкнула я прямо ему в ухо. – Мужчину!
Потом мне стало стыдно, я отпустила покрасневшее эльфийское ухо, и миролюбиво заметила:
– Ты подрасти немного, согласна подождать.
Правда, уточнять, где именно я буду ждать, мне не хотелось.
Эльф дулся, бросая на меня взгляды, преисполненные обиды и разочарования. Он даже заявил, что с этого момента со мной не разговаривает. Причем, сделал это раз двадцать, торжественно, словно давал клятву, приносил присягу и просил руки. Стоило мне только забыть о том, что со мной не разговаривают, молча занимаясь обдиранием старых обоев в коридоре и наведением клея, как мне тут же напоминали о безмерной обиде, утверждая, что будут обижаться на меня еще лет сто. Я понимала, что столько не проживу, но мысль о том, что где-то в эльфийском лесу у меня будут круглосуточные поминки незлым, тихим словом, меня как-то утешала.
– Помочь не хочешь? – поинтересовалась я, критически глядя на ободранную стену.
– Что-то я себя плохо чувствую, – внезапно поменялся в лице Ипохондриэль. – Голова болит… И я на тебя обижен! И с тобой не разговариваю!
– Ха, – вздохнула я, глядя на часы на телефоне, которые показывали без десяти шесть. – Ну что ж… Давай прощаться, неразговорчивый мой.
– Что значит прощаться? – перепугался эльф, забегав глазами. – То есть… Я тебе не понравился?
Хм… Как бы так помягче сказать? Если я вдруг захочу побыть в шкуре Матери Терезы, посвятить свою жизнь уходу за страдальцем, научусь бегать с травяной котлетой наперевес, вооружившись терпением, лаской и нежностью, то тогда да, вполне сойдешь.
– То есть, не понравился? – глаза Ипохондриэля округлились. Он занервничал и упал на колени передо мной, облизывая пересохшие губы. – Только не обратно… Я прошу тебя… Только не обратно… Там меня не любят…Там меня бьют…
– Мало бьют, – заметила я, понимая, что после лекции про ГМО, бить будут аккуратней, но сильнее. А то мало, вдруг переусердствуют ненароком, и Умриэль станет солнцеедом? Питаемся солнышком, размножаемся почкование. Где-то в голове звенела детская задорная песенка: «По почкам, по почкам, бьем больно нарочно, в почку – бух! Свет потух!».
– Эй! Демон! Я заключал договор! Ты обещал мне невесту, которая меня полюбит! Ты где? Ты ведь обещал? – рыдал ушастый друг, медленно тая в воздухе. Я принюхалась. Нет, гуманизмом в моей квартире больше не пахнет.
Я молча взяла обои, отмерила и стала резать, прикидывая, как обрадуется хозяин новому ремонту. Пока в мечтах появлялся евроремонт, первая полоса медленно отлипала от стены, собираясь гармошкой. Липкие от клея руки никак не хотели отлипать от одуванчиков. Хотелось сесть на стульчик и завыть от отчаяния, но я обессиленно сползла по стене, швыряя кисточку в отлипшие обои. Я утешала себя тем, что это просто стены неровные, проектировщики косоглазые, строители криворукие, а я – молодец! Я хотя бы пыталась!
– Ремонт затеяла, наказание мое? – у меня перед глазами помахали актами, которые я пыталась поймать липкими от клея руками.
– Нет, просто экспериментирую со стилями. От бомж-кретинизма до эконом – минимализма, – ядовито заметила я, пытаясь отобрать акты. – А то у меня тут гостиница «Холостяцкая берлога». Туристический сезон в разгаре. Короче, хозяин меня убьет!
– И не просто убьет, – заметил демон, осматривая прилипшую к куску обоев кисточку. – Он тебя в ад пошлет, наказание мое!
– Я бы ограничилась задницей, – тяжело вздохнула я, пытаясь прилепить полосу на место.
– Хочешь сказать, что у тебя уже есть знакомый маршрут? – рассмеялся демон, присаживаясь рядом. – Акты подписывать будешь, наказание?
– Слушай, – я коварно посмотрела на акты, а потом перевела взгляд на лицо демона, который сразу же отрицательно покачал головой, глядя на свой красивый костюм. – Да! Ты меня правильно понял! Что значит «нет»? Тогда я ничего не подпишу!
Надеюсь, в ассортименте улыбочек у меня завалялась какая-нибудь милая и очаровательная улыбка, ибо без нее обои придется клеить самостоятельно.
Акты полетели на пол. Демон снял пиджак, глядя на меня так, словно жарил оладушек из меня на сковородке, пообещал мне такой Диснейленд, стоит мне только пасть смертью в битве за личное счастье, и витиевато выругался.
Через десять минут я держала обои, а демон их аккуратно резал. Мы проклеили четыре полосы. Нет, такими темпами, к полуночи мы прихожую закончим.
– А ничего, что ты ее наоборот клеишь? – поинтересовался демон. – И рисунок сдираешь, – усмехнулся демон, отойдя от меня и табуретки.
– Сойдет! – усмехнулась я, высунув язык от усердия. – Сдулись одуванчики!
Я отодвинулась от стены, критично рассматривая результат, скользкая от клея табуретка зашаталась под ногами. Ой! Как я хочу быть птичкой! Но взмах руками и слетающий с ноги тапок, намекали, что рожденные ползать, летают метко.
Я падала на спину, понимая, что еще немного и за мной будут ухаживать не только, как за девушкой, но и как за инвалидом.
