«Простоватая» в выражениях и «ограниченная» в средствах девушка снова засунула в уши пробки и стала самым преданным фанатом чужого творчества, параллельно проверяя документы и делая пометки в блокноте о наличии документов.
В дверь отчетливо и громко постучали. Я притаилась, пытаясь заткнуть рот певцу. Постучали еще раз, а потом голос, не терпящий пререканий и возражений, заявил: «Откройте, полиция!».
Пока я экстренно соображала, кто у меня дома – домашний любимец в виде коня или все-таки мужик, мне стуком как бы намекали на то, не мешало бы проявить уважение к закону. Быстро порывшись в шкафу, я достала старый, страшный, испачканный краской мужской плащ, на который не позарились ни родственники гада ползучего, ни моль. Прямо вижу, как моль брезгливо смотрит на «первопроходца», который покусился на это шедевр малярного искусства. «Фи!» – морщится моль – гурман, глядя на голодного собрата, решившего перекусить по-быстрому.
– Сидеть! – скомандовала я, толкая коня к ноутбуку и воровато оглядываясь. – Положил руки сюда! Да садись уже! Иначе сядем все! Молча делай то, что я говорю!
Нижняя часть кентавра опустилась на пол. Я накинула на него плащ, подгребла под него хвост, сбегала за покрывалом и прикрыла копыта.
– Молча!!! – предупредила я певца, погрозив ему пальцем. – Если пикнешь – тут же какнешь! Ты меня понял?
Расправив плечи, прокашлявшись, я открыла дверь, глядя на усталого участкового, за спиной которого маячили бабушки во главе с Матвевной, которая куталась в самодельный халат и подслеповато щурилась в мою сторону.
– Мужика мучает, – закивала Матвевна, глядя на меня с презрением гуманиста. – Кричит, бедный. Совсем худо ему. Весь день кричал. А потом притих… У меня бессонница. К доктору вчера ходила. Таблетки прописал. Хорошие. Дорогие. Я вот думаю, что зашибла его, небось, насмерть. Но таблетки хорошие. Импортные. Но дорогие, зараза! Так я в социальную аптеку, а их тама нет! Говорят, что…
– Обязан отреагировать, – вздохнул участковый, закатывая глаза к лампочке на потолке, вокруг которой кучковалась разнокалиберная моль. – Следую букве закона.
Судя по его вымученному лицу, буквы закона сейчас складываются в слово на стене, которое заслонила собой соседка снизу, крайне заинтересованная наличием или отсутствием у меня личной жизни.
– Гражданочка, вы проживаете одна или с кем-то? – достал бумажку и ручку представитель порядка. Я, как представитель местного хаоса, слегка засмущалась, пока соседи навострили локаторы в сторону свежих подробностей моей личной жизни.
– Проживаю одна, – ответила я, заслоняя вид квартиры дверью и улыбаясь.
– Гости часто бывают? – подозрительно сощурился участковый, на которого наседали любопытствующие.
– Ну… – я закатила глаза, изображая святую невинность. – Иногда бывают… Редко… Вообще-то я не очень гостеприимна!
– Да что ты рассказываешь! – в меня ткнулся костлявый палец Матвевны. – Водит к себе всяких алкашей! Гульбенят до полуночи! Постоянно мужики у нее! И ведь не один не задержался!
На меня посмотрели такими взглядами, словно мы тут изо всех сил боремся за звание дома высокой культуры, а я всячески тяну команду назад своим аморальным поведением.
– Послушайте, – холодно произнесла я, глядя на соседей. – Мне тридцать лет. У меня есть право на личную жизнь. И вас, господа, она не должна касаться никоим образом! Разговор окончен!
– Постойте, гражданочка, – участковый схватил дверь, которую я пыталась закрыть. – Должен проверить помещение по поступившим жалобам. Процедура такая.
Гости ломанулись в квартиру так, словно я стояла с табличкой «провожу экскурсию по местным достопримечательностям»!
– Граждане! Вхожу только я и двое понятых! – заявил участковый, потрясая бумажкой перед моим носом. Никогда не видела, чтобы соседи чуть ли не подрались за право быть понятыми! В итоге победила Матвевна, триумфально выступая вперед, и соседка снизу Зинаида Павловна.
Я открыла дверь, тяжело вздыхая. Эстафета по тяжелым вздохам тут же перешла к соседям. «Ба-а-атюшки!», – охнула Матвевна, разглядывая мою квартиру.
– А ничего, что у меня ремонт? – отбивалась я, пока участковый заглядывал в спальню и подозрительно осматривал разбитый шкаф.
– Ой-е-е-ей! – качала головой Зинаида Павловна. – Все пропила! Вот что женское одиночество творит! Вот не верила, что бомжей водит… До конца не верила… Сколько ее знаю, интеллигентная женщина.
– Иго-го-го себе! – обрадовался кентавр с кухни, куда я тут же метнулась.
– Так, а это у нас кто? Пусть готовит документы! – послышался позади меня голос участкового. – Мужчина, это вы кричали: «Помогите! Спасите! Убивают!».
– Не правда! – обиделся конь в пальто. – Я пел! Пел! Помогите мне найти любовь! Спасите меня от одино-о-очества! Убивает меня эта боль! Оседлать тебя очень хочется!
Спасибо, воздержусь. На мне еще конь не катался! Как ни крути, из нас двоих, на нем кататься должна я. У меня есть справка со школьных времен о том, что у меня сколиоз, поэтому таскать мужиков на плечах мне противопоказано!
– Я бы быстро тобой овладел! Ты проржать подо мной не успела… – пел кентавр, находя в лице участкового преданного поклонника творчества. Понятые оживились. Зинаида Павловна бросила задумчивый и очень грустный взгляд туда, где пряталась тушка коня под плащом.
– Замечательно! Браво! Мужик живой, – вздохнул участковый, пока я мысленно добавляла «пока еще»! – Что и требовалось доказать. Распишитесь в акте. А у меня еще вызов.
– Хорошо поет, – расстроенно вздохнула Матвевна, растрогано сложив руки на груд. – Правда, я глухая на левое ухо, но хорошо! Как по телевизору! Баян бы ему!
Участковый и понятые двинулись к выходу из кухни, а наш герой резво вскочил на копыта и бросился за ним. Я думала, что можно обойтись без баяна, ну раз он такой козел, то почему бы и нет!
– Прекрати! Сиди смирно! – взмолилась я, но великая сила искусства несла кумира на всех копытах к восторженным фанатам. Нет, я не хочу стоять в зрительном зале в тот момент, когда кентавр берет разбег, чтобы прыгнуть на руки будущим покойникам!
– Я еще могу спеть, если вам так понравилось! – заорал он, пытаясь содрать с себя плащ. Глаза его горели счастьем признанного гения!
Участковый обернулся, на пол упала папка. Матвевна схватилась за сердце, а Зинаида Павловна раскрыла глаза так, что мне показалось, они вот-вот выпадут. Шлепая губами, как аквариумная рыбка, она пыталась подобрать слова.
– Хоспади! – послышался старческий шепот. – Чур, меня, окаянный! Нечистая сила! Батюшки светы!
Внезапно возле моего уха раздался щелчок пальцев, и все действующие лица замерли на месте. Участковый с отпавшей челюстью, пытаясь поймать лист, зависший в воздухе, Матвевна с таким лицом, словно яйца подорожали на десять рублей, а коммуналка – на три, Зинаида Павловна застыла конной статуей без лошади, побледнев и прищурившись так, словно поняла, что искала всю жизнь нечто похожее, чтобы перепахивать десять соток за городом.
